Синайский гобелен - Эдвард Уитмор

Он снял комнату на один день?

Кажется, да, на один, но он очень много успел сделать. Потом он упаковал все свои бумаги и отправил их с караваном верблюдов в Яффу; оттуда караван перевезли на пароходе в Венецию.

В самом деле, почему бы и нет. В хорошую погоду что может быть естественнее, чем направить караван верблюдов в Венецию.

Куранты вдруг принялись бить. Они прозвонили двадцать четыре раза, помолчали, снова пробили двадцать четыре раза, а потом еще. Джо в замешательстве теребил свой Крест Виктории.

Исусе, так же нельзя.

Что нельзя?

Отзвонить вот так трое суток кряду.

Почему нельзя?

Ну нельзя, и все, время есть время. Время есть, беззаботно ответил Хадж Гарун. Солнце ведь не каждый день светит на гномон, бывают пасмурные дни, и часам приходится наверстывать.

Хадж Гарун отошел в сторонку и сел в ветхое парикмахерское кресло. У двери стояла небольшая соковыжималка, рядом валялся гнилой гранат. Возле кресла имелась буфетная стойка с бутылкой мутной воды, плевательница, старая зубная щетка с истершейся щетиной и пустой тюбик из-под чешской зубной пасты. Старик набрел на шаткое кресло, уныло обходя комнату.

Не вовремя я занялся зубочистным бизнесом. Мало кто заходит в этот тупик, да и чистка зубов после войны уж не та. До войны дела еще как-то шли, зубы у турецких солдат были в ужасном состоянии. Но когда они ушли, а пришли англичане, все пропало. У английских солдат зубы, конечно, не лучше, но они не дают их чистить арабу. Проклятые империалисты. И не хотят их чистить на людях. Туркам было все равно, но англичане не такие. Проклятые лицемеры.

С улицы донесся протяжный вопль. Хадж Гарун поглубже натянул шлем и закрылся руками. Через мгновение в лавку ворвалась толпа орущих людей, мужчин и женщин; они принялись носиться по дому, хватая все, что попало. Старик, стараясь сохранять достоинство, смотрел, не отрываясь, куда-то поверх их голов; через несколько секунд налетчики выскочили за дверь, унеся с собой все движимое имущество. Исчезли гранат и пресс, парикмахерское кресло со всеми принадлежностями, даже пустой тюбик из-под чешской зубной пасты. Хадж Гарун тихо застонал и прислонился к стенке, желтый, изнуренный и едва живой от голода.

Господи Исусе, что это за люди?

Араб содрогнулся. Но покорно махнул рукой.

Обычные мародеры, не стоит обращать на них внимания. Иногда устраивают на меня набеги. Забирают вещи и продают их.

Проклятые бандиты.

Хуже. Смотрите.

Он открыл рот. Большинство зубов отсутствовало, а оставшиеся были сломаны у самых десен.

Камни. Они бросали в меня камнями.

Какой позор.

А вот шрамы от их ногтей. У них очень острые ногти.

Какой ужас.

Все правильно, путешествуя от Кеки до Мекки, не избежать трудностей. Все мои жены были ужасными.

Что вы говорите. Зачем же вы на них женились?

Да, конечно, вы правы, но им ведь тоже нелегко приходилось. Вы понимаете меня?

О'Салливан кивнул и прошел в подсобное помещение в глубине магазина. После нападения толпы иерусалимских мародеров там осталось лишь два предмета, слишком тяжелых, чтобы унести. Джо задумчиво посмотрел на них.

Древний турецкий сейф примерно четырех футов в высоту, узкий, в форме бюро или неприступной будки часового.

Огромный каменный скарабей четырех футов в длину, с лукавой улыбкой, вырезанной на тупой морде.

* * *

Вы понимаете меня?

По щекам Хадж Гаруна все текли слезы из запорошенных ржавчиной глаз.

Конечно, им тоже нелегко приходилось. Взять хотя бы ту жену, которая была болгарской гречанкой. Греки там образованные, а банков не было, и они занимались ростовщичеством. Болгары, которые могли только крестики вместо подписей ставить, то и дело собирались и убивали греков, чтобы рассчитаться с долгами и повеселиться. Семья моей жены убежала во время резни 1910 года, и когда они наконец добрались до Иерусалима, они были обездолены, так что нельзя винить ее за то, что она забрала всю мою посуду, когда уходила.

Джо осмотрел сейф внимательнее. Почему он такой высокий и тонкий?

Другая моя жена родилась в заброшенном городе Голконде, который когда-то давно славился торговлей бриллиантами. Но в семнадцатом веке он опустел, и это тоже не самые лучшие воспоминания, в смысле, родиться в опустевшем городе. Так что ничего удивительного, если ей хотелось уюта и безопасности, поэтому, когда она уходила, забрала всю мою мебель и ковры. Ведь это можно понять, правда?

Джо постучал по старому сейфу. Гулкое эхо совершенно не соответствовало пропорциям сейфа. Хадж Гарун бродил кругами вдоль голых стен.

Еще одна жена была дочерью персидского поэта двенадцатого века, в песнях которого говорилось о паломничестве стаи птиц, разыскивавших своего короля. Путь лежал через море, и большинство птиц погибло во время перелета, а те, кто выжил и добрался до дворца за семью морями, обнаружили, что каждый из них король. Понимаешь, с отцом, который так смотрел на вещи, неудивительно, что она забрала все мои вазы и лампы. Естественно, что она хотела жить в окружении цветов и огней.

Джо встал на колени и принялся обстукивать сейф посильнее. Он все не мог понять, почему отзвуки такие гулкие. Глубокое звонкое эхо отзывалось в комнате. Он все пытался сообразить, что же здесь не так.

Почему вы носите желтую одежду?

Она была ярко-желтой когда-то, но с тех пор прошло семьсот лет, и она выцвела.

Еще бы не выцвела. Но почему желтую?

Была какая-то причина, но я теперь уже не помню. Может, вы знаете?

Джо отрицательно покачал головой. Он все пытался уловить какую-то мысль.

А что там, в углу, за провод?

Там у меня была электрическая лампочка, но стоило мне отвлечься, туда пробиралась собака и перегрызала провод. Ей нравилось, когда ее било током. В конце концов он стал таким рваным, что мне пришлось вновь жечь свечки. Вам известно, что я открыл комету, о которой никто не слышал?

Что? Нет, я не знал. Расскажите.

Ну, я догадался о ее существовании по некоторым свидетельствам из жизнеописаний Моисея, Навуходоносора, Христа и Мухаммеда. Я знал, что должно существовать какое-то объяснение всем тем странным небесным явлениям, тогда я открыл «Тысячу и одну ночь» и сумел вычислить период ее обращения по некоторым эпизодам.

Здорово, очень умно. И какой же у нее период?

Шестьсот шестнадцать лет. За то время, что я прожил в Иерусалиме, она пролетала пять раз, хотя первые четыре раза я об этом не знал и до сих пор не выяснил, что же особенного случилось в тысяча двести двадцать восьмом году. Вы не знаете?

Нет, я не очень внимательно изучал события того года.