Лабиринт - Яэко Ногами

— Шапочку, шапочку! Да шаль не забудь! — восклицала тетушка, как только Марико собиралась идти с ребенком на улицу, и тотчас надевала на головку Синъити белую вязаную шерстяную шапочку.

Не ограничиваясь этим, она стремилась еще укутать его широким бархатным воротником накидки, которую надевает мать, привязывая ребенка на спине. Хотя на острове Кюсю тепло, но ведь уже наступила зима, Тетушка не кривила душой. Она действительно боялась, как бы ребенок не простудился. А еще больше она заботилась о том, чтобы случайно не открылись золотистые волосики, торчавшие над нежным гладким лбом мальчика. В эти времена нельзя было поручиться, что светлые волосы ребенка не вызовут у кого-либо ненависть и поток ругательств. Однако Марико еще ни разу не слышала злобных замечаний по своему адресу, чего так опасалась тетушка. А если бы это и случилось, она, несомненно, отнеслась бы к ним с присущим ей невозмутимым спокойствием и не приняла бы так близко к сердцу, как тетушка. Однако, когда Марико, привязав ребенка к спине, выходила из дому, всегда было заранее определено, куда она идет и по какой дороге, чтобы избежать встреч с людьми, которые могли бы с неприязнью посмотреть на ребенка только потому, что у него светлые волосы.

Каждое утро Марико, гуляя с ребенком, заходила за козьим молоком; коза была поручена заботам крестьянина, арендовавшего землю у дядюшки.

Держа в правой руке бамбуковую корзиночку, которыми славятся эти места и в которых носят решительно все, а левой поддерживая свою драгоценную ношу за спиной, она поднималась на холм. Бледные лучи солнца, отражаемые известняковой дорожкой, свидетельствовали о том, что уже декабрь. Но ярко-красные камелии еще цвели в зарослях бамбука, а в опустевших плодовых садах кое-где на деревьях висели золотистые апельсины.

Из-за многоствольного банана, распростершего свои крупные вечнозеленые листья до самой дороги, доносится звук деревянного гонга, в который бьют при чтении буддийских сутр. Это хромая старуха, последовательница буддийской секты Тэндай, помешавшаяся после того, как ее внука убили на фронте, целыми днями бьет в гонг: тук, тук! Тишину нарушают только эти монотонные звуки. Дорога пустынна.

На этом плато, удаленном от шумного города, подступившего своими окраинами к самому морю, всегда царила тишина, даже теперь, в военное время. Однако на всех домах, огороженных живыми изгородями из глянцевитого низкорослого бамбука или старинными, начавшими разрушаться глинобитными заборами, вывешены государственные флаги, на всех воротах призывы Ассоциации содействия трону, и они напоминают стены храмов, оклеенные визитными карточками паломников. Повсюду бочки с водой и мешки с песком — суровые свидетельства того, что война добирается и сюда. Такие перемены произошли здесь осенью прошлого года, когда западные районы Кюсю подверглись налету бомбардировщиков Б-29. К счастью, здесь налетов пока не было и бежать в вырытые возле домов щели еще не приходилось. Тем не менее Марико, как и все городские женщины, была одета в темно-синие из грубой ткани брюки военного времени. На голове у нее был светло-голубой капюшон из плотного шелка, сшитый тетушкой. Овальное личико Марико под этим капюшоном казалось совсем юным и нежным, и вообще она была больше похожа на юную крестьянскую девушку, чем на молодую мать.

— Синтян!

Марико обернулась к ребенку, привязанному за спиной, и осторожно приподняла его кверху. И хотя ей мешал край капюшона, она все же увидела часть белой шапочки малыша. Но и этого было достаточно, чтобы вызвать у нее улыбку. Для нее это была не просто шапочка. Ведь эта шапочка прикрывала головку любимого ребенка. Она так любила мальчика, что ей были милы и его маленький костюмчик, отделанный кружевом, и крошечные распашонки, и нагрудничек, и связанные из светло-оранжевой шерсти туфельки с круглыми, как головки одуванчика, помпонами на концах шнурков.

— Синтян, ты не засыпай, пока мы не дойдем до домика козочки,— снова заговорила Марико, обернувшись к малышу. Увидев козу, шестимесячный ребенок всегда бурно проявлял свою радость, словно уже что-то понимал. Но малыш быстро засыпал, как только его привязывали за спину матери, и иногда его сонного приходилось уносить от козы. Разговаривая с ним, Марико хотела, чтобы он не уснул по дороге. А кроме того, даже просто называть его по имени и говорить с ним доставляло ей большое удовольствие.

— Ой! Синтян, да ты уже встаешь!

Так как она нарочно привязала ребенка к спине не очень туго, он мог свободно ворочаться и уже пытался вытянуться вдоль спины матери. Нащупав под накидкой, которой был укутан ребенок, его маленькие ножки, не достававшие ей и до поясницы, Марико говорила:

— Скоро эти маленькие ножки пойдут — топ, топ. Тогда уж и папа к нам вернется. Он купит тебе маленькие красивые туфельки.

Внезапно лицо Марико потемнело, как солнце, когда на него набегает облако. На ее глаза навернулись слезы. Но она сдержала их, быстро заморгав ресницами. Марико считала, что ее тоска и тревога не должны передаваться ребенку. Когда она держала его на руках или кормила грудью, ей чудилась в его серьезном и пристальном взгляде недетская осмысленность. Его умные глазки, смотревшие ей в лицо, быстро различили бы, в хорошем или плохом настроении мама, радуется она или грустит. И сейчас Марико казалось, что ее печаль ребенок немедленно почувствует так же, как чувствует она тепло его тельца сквозь накидку, в которую он завернут. И вдруг Марико запела. Ее розовые губы складывались как-то по-особому, потому что слова песни были не японские. Колыбельная песня, по ее мнению, звучала более задушевно на другом языке. Когда низким красивым голосом она пела свою любимую песню, ей вспоминались гимны католических монахинь — в колледже строго требовалось, чтобы ученицы знали их наизусть. Вспоминая гимны, она вместо божьей матери, стоявшей на школьном дворе, видела перед собой лицо старца с седыми усами; это лицо всегда недовольно хмурилось, когда кто-либо из учениц запинался.

— Синтян, ты за папу не беспокойся,— заговорила Марико, перестав петь и обернувшись к ребенку.— Папа обязательно вернется. Ведь он так обещал маме. Я просила за него и боженьку, и божью матерь, и они обязательно помогут ему выполнить это обещание. Когда же это будет, Синтян? Сейчас письма от него не приходят потому, что он хочет вернуться нежданно и сделать нам сюрприз. Но и папа тоже получит сюрприз. Ведь он впервые встретится с Синтян. И как же он обрадуется! Он возьмет тебя на руки и подбросит высоко-высоко.

Марико приостановилась и, взглянув на ребенка, улыбнулась. Потом двинулась дальше, и улыбка