Петербургские трущобы - Всеволод Владимирович Крестовский

Антонидке видение сонное будет. Я уже настрочил ее: почувствовала, как не надо лучше!..

— Та-ак! — крякнула Макрида, раздумчиво погружаясь в какую-то созерцательную меланхолию.

— А ты, Макрень, гляди вот что, — продолжал Фома, принимаясь за достодолжные внушения своей сподвижнице, — как пойдешь поутру на доклад к генеральше, так, смотри, докладывай, что Антонидка, мол, у нас оченно большую набожность почувствовала, что совсем, мол, и не узнать девицу — столь много переменилась! Говори, быдто все на молитве стоит — и день, говори, молится, и ночь поклоны кладет; ума, мол, не приложу, что за измена хорошая с девкой! Так-то в аккурате, гляди, и докладывай!

— Так и доложу, — согласилась Макрида. — Только бы вот Антонида…

— За нее не тужи — потому, говорю тебе, настроил уже вдосталь: заведет машину, что на сорок шурупов — вот как заведет. Девка ведь тоже со смекалкой.

Антонидка, о которой шла теперь речь, была одна из числа трех исправляемых пациенток, наиболее близкая сердцу блаженного и наиболее чуткая к его интимным поучениям. Он действительно успел отменно приспособить ее к своим целям, а цели эти — сколько может уже видеть читатель — были весьма бойкого свойства. Оставалось только благополучно привести их в исполнение. И вот через несколько дней после описанного разговора Макрида-странница вышла поутру к своей покровительнице с видом какой-то озабоченной и в то же время благоговейной таинственности. По всему заметно было, что она имеет сообщить Евдокии Петровне нечто необычайно важное.

— Вот, матушка, вашие преасходительство, — со вздохом начала она переливаться на все тоны, перекрестясь предварительно на киот с образами, — докладывала я вашей милости про Антонидку-то, какая измена в ней — и совсем теперь удивила меня девка! Вконец удивила, вашие преасходительство!.. Хоть верьте, хоть не верьте, а только доложу вашей милости, что вчерася оченно долго стояла она на молитве. «Я, говорит, тетенька Макрида, сугубую эфитимью наложить на себя желаю для того, чтобы грехам моим умаленье было» — так и говорит, вашие преасходительство! Я уже и спать легла, и проснуться успела, и снова заснула, а она — слышу — все эти поклоны кладет, да и не просто кладет, а таково-то умиленно, со слезами и сокрушением. «Ложись ты спать, говорю, Антонидушка, полно тебе мориться!» — «Не лягу, тетенька, говорит, потому я, говорит, врага теперь одолеваю». — «Ну, говорю, одолевай, это дело богоугодное», — и опять заснула. Только под утро слышу — будит меня кто-то. Гляжу: Антонида! Сама такая бледная, трепещущая, а от лица словно бы, этта, преображение такое исходит. Индо вскрикнула я. «Что с тобой, девка, говорю, чего-ся ты не в пору?» — «Ах, тетенька, говорит, было сейчас видение мне сонное». — «Како тако видение-то?» — «Лик мне являлся, говорит, само Успение приходило и объявлялось ясно». — «Как-то оно, спрашиваю, объявлялось-то?» — «А так и объявлялось, что стояла я на эфитимии да сон смотрю; тут, говорит, как стояла, так и упала во сне, так и объявилось!» — «Да как же это?» — говорю. «А так и объявилось, что как представился мне этот самый лик, оно приходит и говорит: „Скажи ты, раба Антонида, всем, в доме сем живущим, что будет дому сему честь и благодать велия: единой седмицы не минет, как я дому сему знамение дам явленное“. Только всего и сказало оно, а как сказало, так и сократилось — больше уж и не видела». Что вы на это сказать изволите, матушка, вашие преасходительство? — заключила Макрида глубокомысленным вопросом.

Но ее превосходительство не сказала ничего: она была поражена и озадачена не менее Макриды, с тою только разницею, что последняя притворялась, а первая действительно испытывала это состояние. Озадачился и Савелий Никанорович, когда ему сообщили о видении Антониды. Для пущего удостоверения позвали и самое Антониду, которая подтвердила Макридино сообщение и снова рассказала все дело по порядку, после чего на общем совете положили со смирением ждать будущего знамения целую седмицу. Только Макридушка весьма резонно присоветовала — до времени не разглашать никому о видении Антониды на том основании, что как разгласишь, так, может быть, какого человека в сумление введешь, а от сумления благодать отлетит. «А лучше, как объявится она, тогда все и увидят», — заключила странница, и Евдокия Петровна на этот раз точно так же согласилась с ее умозаключением.

Фомушка в этом совете не принимал никакого участия. Дело было подстроено так, что за полтора дня до видения Антониды он ушел из дому, сказав, что отправляется к одним своим благодетелям, которые звали его погостить на малое время, и возвратился уже на пятые сутки во образе юродственном, изображая всей своей особой то высшее наитие, которым будто бы был одержим в данную минуту.

— Хорошо ли гостилось, Фомушка? — спросил его Савелий Никанорович. — Спасибо, что скоро пришел, без тебя уж и скучновато нам стало.

— Пришел не пришел, а вышняя сила меня уносила да и назад воротила, — залаял блаженный и, круто отвернувшись от хозяина, зашагал по комнате, неопределенно глядя куда-то вытаращенными бельмами.

— Вышняя сила дом твой посетила, — лаял он как бы сам с собою, не относясь ни к кому в особенности, — про то мне сама она объявила. Пока еще ее нет, а через три дня в дому будет у тебя свет. Объявится тебе лик — вельми, сударь, велик. И объявится твоей святыне на маленьком на мезонине. Спать ты будешь, сударь, во сне, а объявится она на окне. И как расстаться тебе со сном, так и узришь ее за окном. Вот те и сказ на сей раз. А теперь ты меня не трогай — теперь Фомка-дурак пойдет да на молитву станет.

И он тотчас же удалился в свою буфетную.

— Eudoxie, что это такое он говорил?.. В мезонине… святыня… спать будем… на окне… Что это значит все?! — чуть не шепотом произносил Савелий Никанорович в великом недоумении. — Что все это значит? Как это понимать? — повторял он неоднократно, допытываясь у жены разгадки волновавшим его вопросам.

Для Евдокии же Петровны, как бы в совершенный контраст с ее мужем, сомнений и недоумений тут вовсе не существовало. Она медлила еще дать ему положительный ответ, потому что сама старалась поглубже вдуматься во все подробности странновещательства Фомушки. И когда наконец додумалась от альфы до омеги, то, с некоторой даже торжественностью поднявшись с места, объявила Савелию Никаноровичу самым решительным тоном:

— Это предвидение! Ты помнишь видение Антониды? То же самое и он теперь прорицает.

Пелена спала с глаз недоумевавшего старца. Оба они приготовились к явлению чего-то необычайного и с