Руби - Вирджиния Клео Эндрюс

– Я никогда не считал тебя своим врагом, – прошептал Пол. – Я только…

– Ненавидел меня. Я это видела, я ведь не слепая. Знал бы ты, как это меня мучило.

– Не могу во все это поверить, – покачал головой Пол. – Неужели мой отец и твоя мать…

– Пол, ты же взрослый парень. Имей мужество взглянуть правде в глаза. Наверное, рассказав тебе обо всем, я поступила эгоистично. Бабушка Кэтрин советовала мне молчать, не ссорить тебя с родителями. Боялась, что ты возненавидишь меня за это. Но я не могу допустить, чтобы между нами стояла ложь. Особенно сейчас, когда я потеряла бабушку и осталась совсем одна.

Пол смотрел на меня некоторое время, потом встал, подошел к берегу канала и принялся бросать в воду камешки. Я догадывалась, какой сумбур сейчас в его душе. Мне ведь и самой приходилось не легче. Пол затряс головой, словно пытаясь привести мысли в порядок, и повернулся ко мне.

– Но у нас же полно фотографий, – сказал он. – Мама с животом, беременная мной. Я сразу после рождения и…

– Все это ложь. Хитрости, выдуманные, чтобы прикрыть грех.

– Нет, нет, – сжав кулаки, упорствовал Пол. – Ты не права. Я чувствую, это какая-то ужасная ошибка. Мы не должны из-за нее страдать. Уверен, все прояснится, – добавил он, словно пытаясь убедить в этом самого себя.

– Бабушка Кэтрин никогда не стала бы мне лгать.

– Всякое бывает. Может, она не хотела, чтобы мы с тобой любили друг друга, и придумала эту историю, чтобы разлучить нас. Пыталась тебя защитить. Боялась, что мои родители станут чинить нам преграды, надеялась уберечь тебя от лишней боли. Конечно, так оно и было.

Пол просиял, довольный тем, что ему удалось найти объяснение.

– Вот увидишь, я прав, – продолжал он. – Я тебе докажу. Пока сам не знаю как, но докажу. И мы будем вместе, как мечтали.

– Ох, Пол, я была бы счастлива никогда с тобой не расставаться. Но это невозможно.

– Возможно! – возразил он. – Мы будем вместе. Даже если мне еще много раз придется биться за тебя в танцевальном зале, – добавил он, смеясь.

Я невольно улыбнулась:

– А Сюзетта?

– Что – Сюзетта? Мне она не нравится и никогда не нравилась. Просто мне хотелось… ну…

– Заставить меня ревновать? – подсказала я.

– Да, – признался он.

– Надо же, какой коварный! Ты так убедительно изображал влюбленного!

– По этой части я мастер, – улыбнулся он.

Мы снова рассмеялись. Но я быстро осеклась и протянула Полу руку. Он помог мне встать. Мы стояли друг против друга, нас разделяло всего несколько дюймов.

– Пол, не хочу, чтобы ты зря страдал, – произнесла я. – Напрасно ты надеешься исправить то, что исправить невозможно. Обещай мне, когда узнаешь правду…

– Я тоже не хочу напрасных страданий, – перебил он. – Не хочу, чтобы нас разлучила пустая выдумка!

– Обещай, если выяснится, что это чистая правда, ты смиришься с ней, – продолжала я. – Забудешь обо мне и полюбишь другую девушку. Обещай!

– Не могу, – покачал головой. – Я не сумею тебя забыть. Никогда не сумею полюбить другую так же сильно, как люблю тебя. Это невозможно.

Он сжал меня в объятиях, а я уткнулась носом в его плечо. Он прижимал меня к себе все крепче. Я чувствовала, как бьется его сердце под рубашкой. Губы его коснулись моих волос. Я закрыла глаза и представила, что мы далеко-далеко, в чудном мире, где нет ни лжи, ни греха, где вечно царит весна, где солнечные лучи ласкают лица и радуют сердца, где люди всегда остаются молодыми.

Крик болотного линя заставил меня вздрогнуть и очнуться от мечтаний. Линь схватил слетка, едва научившегося летать, и теперь нес добычу, гордый, счастливый и равнодушный к горю матери, лишившейся птенца.

– Иногда я ненавижу болота и чувствую, что чужая здесь, – призналась я.

Пол посмотрел на меня с удивлением.

– Как это возможно, ведь ты родилась здесь и прожила всю жизнь, – пожал он плечами.

Я с трудом подавила желание рассказать ему все остальное – о сестре-двойняшке, отце – богатом креоле, который живет где-то в роскошном особняке в Новом Орлеане. Но я понимала, что это будет перебор. Одного шокирующего признания в день вполне достаточно.

– Мне пора возвращаться, – сказала я. – В доме полно людей.

– Я пойду с тобой и буду рядом, – заявил Пол. – Кстати, родители прислали тебе кое-что из еды. Я уже отдал миссис Ливадис. И конечно, они передают свои соболезнования. Они бы и сами пришли, но…

Пол внезапно осекся.

– Я, конечно, их не оправдываю, – закончил он после паузы. – Почему-то мой отец терпеть не может твоего деда. Не знаю, что там между ними вышло.

У меня язык чесался рассказать во всех подробностях, что именно между ними вышло. Но я сочла за благо промолчать. Пусть правда откроется или приоткроется ему – до такой степени, до какой он сможет вынести. Ибо правда – это яркий свет, и смотреть на него бывает мучительно.

Кивнув, я зашагала по дорожке к дому. Пол следовал за мной. Взять меня за руку он не решился, но мы вместе вошли в комнату и опустились на табуретки около гроба. Вряд ли Пол до конца осознал, что занял место, принадлежащее ему по праву: ведь он тоже был родным внуком бабушки Кэтрин.

Похороны бабушки Кэтрин стали для округа Терребон поистине грандиозным событием. Практически все, кто приходил к нам выразить сочувствие, явились в церковь на заупокойную службу, а потом проводили бабушку на кладбище. Дедушка Джек держался молодцом. В отглаженной одежде и начищенных ботинках, причесанный, с аккуратно подстриженной бородой, он выглядел почтенным членом общества. Дедушка признался, что не бывал в церкви со дня похорон своей матери. Однако, заняв место на скамье рядом со мной, он исправно пел псалмы и читал молитвы. На кладбище тоже стоял рядом со мной. Надо же, подумала я, стоило его крови очиститься от примеси виски, он стал другим человеком – спокойным и вежливым.

Родители Пола были в церкви, но на кладбище не пошли. Пол не отходил от меня. За руки мы не держались, но он то и дело мимолетно прикасался ко мне или шептал на ухо несколько слов поддержки.

Отец Раш прочел молитвы, в последний раз благословил усопшую, и гроб опустили в могилу. Тут я ощутила такой острый приступ печали, что сердце мое едва не разорвалось на части. Прежде мне казалось, что невозможно горевать еще сильнее. Как выяснилось, я ошибалась. Пока бабушка оставалась дома, пока я могла видеть ее лицо, я не до конца сознавала, что она покинула меня навсегда. И лишь теперь, когда гроб ее скрылся в земле, я почувствовала, что душа моя изнемогает от горя. Совершенно отчетливо я поняла, что никогда больше, проснувшись утром, не услышу бабушкиных шаркающих шагов, не услышу, как она напевает, хлопоча у плиты. Никогда больше она не поцелует меня на ночь, никогда мы не будем бок о бок работать за ткацким станком, торговать за нашим прилавком, никогда больше мне не придется сопровождать ее к больным, надеющимся на помощь. Ноги мои подкосились, и ни Пол, ни дедушка не успели меня подхватить, когда я, потеряв сознание, рухнула на землю.