Умышленное убийство - Эрнест Уильям Хорнунг

– А мне почему-то казалось, что вы с ним закадычные друзья. Разве не так? – осведомился Крэггс, и (как мне, во всяком случае, померещилось) его хитрые поросячьи глазки подозрительно забегали, словно ему хотелось заново изучить мою персону.

– Мы общаемся с ним только в городе, – соврал я, даже не моргнув, тут же решив исправить положение и добавить от себя немного правды. – Лично я никогда не бывал в его родовом поместье, так что вряд ли смогу сообщить вам что-либо ценное о его ближайших родственниках и их состоянии здоровья.

– Ну что ж, – недовольно сказал он, – полагаю, мы с вами сейчас все равно не в силах исправить положение. Только мне непонятно, почему он не соизволил сначала приехать ко мне и отобедать, как мы договаривались. Это же полное безобразие – ехать к какому-то умирающему, отказавшись от моего обеда! Вздор какой-то, нелепица! Что ж, это его решение, и мы с вами, пожалуй, откушаем и без него. А он пусть остается с носом. Вы не против? Тогда я, пожалуй, позвоню в звоночек, чтобы официант начал накрывать на стол. Кстати, вам известна причина, по которой он сам выказал желание увидеться со мной нынче вечером? Жаль, что этой встрече не суждено будет состояться. Но он сам виноват. А в общем, мне понравился этот ваш Раффлз. Даже удивительно, обычно с первого раза мне никогда не удавалось составить положительного мнения ни об одной особе. Дело в том, что он настоящий циник. А мне такие по душе. Я сам такой. Он говорил, что эта черта передалась ему по наследству, только я запамятовал, то ли от матушки, то ли от тетки. Надеюсь, что в данный момент именно она и лежит на смертном одре и очень скоро сыграет в ящик, пока мы с вами здесь будем прекрасно проводить время вдвоем!

Да-да, именно так он и начал нашу беседу, и я ничего не путаю и не прибавляю к его словам. Я был обескуражен с самого начала, и лишь изредка вставлял словечки в его бесконечную болтовню. Это был законченный циник, в чем я имел возможность убедиться за время обеда. Постепенно я составил свое впечатление об этой омерзительной личности, и меня перестали мучить угрызения совести в отношении того, что мы с Раффлзом задумали с ним сотворить. Мистер Крэггс оказался недалеким, плохо воспитанным и ограниченным человеком. Он неуважительно отзывался обо всех своих знакомых, высмеивал их привычки и делал это в весьма вульгарной форме. Это было неинтеллигентно и грубо. Он презрительно морщился и чуть ли не плевался за столом, вспоминая кого-нибудь из своих коллег. При этом он почти ничем не интересовался, был плохо образован, а свое состояние сколотил (как он сам сознался) случайно, перекупая участки земли и ловко спекулируя на этом, зачастую ставя в неловкое положение своих близких, а иногда и полностью разоряя соседей. Тем не менее помимо злобности он отличался удивительной хитростью и пронырливостью, что в свое время все же помогло ему кое-чего добиться. Он чуть не задыхаясь рассказывал мне о неудачах своих коллег, буквально издеваясь над теми, кому не повезло в жизни (иногда именно по его вине). Я и сейчас могу признаться, что мне ни чуточки не стыдно за все то, что с ним произошло впоследствии.

Но, помимо всего этого, не забыть мне и собственных ощущений. О, этот обед стал для меня настоящим испытанием, кошмаром всей моей жизни! Одним ухом я внимал рассказам своего собеседника, а другим пытался прислушаться к шорохам, которые должны были бы доноситься из соседней комнаты. Один раз я все же услышал, как неосторожно повернулся Раффлз совсем неподалеку от нас, ведь комнаты были разделены не надежными раздвижными дверьми, как это делалось прежде, а какой-то неубедительной перегородкой и прикрыты шторами. В этот момент я «случайно» пролил немного вина на стол и нарочито громко рассмеялся над очередной сальной шуткой австралийца. Больше никаких звуков из спальни не доносилось, хотя я постоянно напрягал слух. Уже позже, когда официант наконец покинул нас, Крэггс, к моему ужасу, сам внезапно вскочил со своего места и, не произнеся ни слова, рванулся в сторону спальни. Я сидел окаменев и ждал его возвращения, ощущая, как бешено заколотилось у меня сердце в груди от дурного предчувствия.

– Мне почему-то послышалось, будто там хлопнула дверь, – пояснил, вернувшись, «достопочтенный» хозяин. – Наверное, я все же ошибся… Тут виновато мое богатое воображение… я был сильно удивлен. С чего бы это? Кстати, Раффлз говорил вам о том, какое бесценное сокровище я храню там, в соседней с этой комнате? Нет?

Ну вот и все. Он наконец-то вспомнил о своей картине. До этого времени мне худо-бедно, но все же удавалось задерживать его внимание на вопросах, связанных так или иначе с Квинслендом. Я расспрашивал его о том особняке, который он вознамерился выстроить, уточнял мельчайшие подробности плана, хвалил его по всякому поводу, а некоторые истории готов был выслушать и по второму разу. Вот и сейчас я решил вернуться к надоевшей уже теме, но мне не повезло. Он сам случайно вспомнил о своем нелегально добытом шедевре, и теперь, видимо, решил просветить меня по этому вопросу. Я заметил, что Раффлз что-то мельком успел мне сказать, но мы ничего с ним не обсуждали, потому что должны были на время расстаться. И снова меня ждала неудача. Как человек по природе словоохотливый, да еще после сытного обеда, этот негодяй вознамерился говорить теперь только на одну-единственную тему. Я рассеянно посмотрел на настенные часы, с ужасом отметив, что стрелки показывали всего лишь четверть десятого.

Я не мог уйти хотя бы из элементарного приличия. Мне не оставалось ничего иного, как продолжать сидеть на своем месте (мы допивали вино) и выслушивать рассказ хозяина о том, что же подвигло его на приобретение старинного шедевра. Оказывается, все дело было в том, что он пообещал себе «заткнуть за пояс» одного из своих коллег, который сам интересовался искусством и считался известным коллекционером в Квинсленде. Теперь же, по мнению Крэггса, этот жалкий и никчемный тип должен был бы «сдохнуть от зависти, лопнуть на месте и провалиться сквозь землю» одновременно. Я был готов слушать до бесконечности оскорбления этому неведомому мне коллеге, но даже эта длинная речь Крэггса все же дошла до конечной точки, после чего последовало неизбежное. А именно приглашение в спальню лично посмотреть на картину. То, чего я опасался весь вечер, произошло!

– Вы должны непременно лицезреть мое приобретение. Это здесь, в соседней комнате, я уже говорил вам. Сюда, пожалуйста, прошу вас.

– А разве вы еще ее не упаковали? – поспешно осведомился я.

– Ничего страшного, всего лишь один замок, который легко открывается ключом.

– Ну что вы, я не смею вас беспокоить, зачем вы будете тратить свое время на такие вещи? Не волнуйтесь, не стоит… – упрямо настаивал я. – Это ведь такие хлопоты!

– А мне это вовсе и не трудно! Никаких хлопот. Это совсем не сложно, сейчас вы сами убедитесь. Идемте же! К черту все эти ваши любезности!

Тут я понял, что сопротивляться дальше бессмысленно. К тому же это было и опасно, он мог заподозрить неладное. Поникнув головой, я молча побрел вслед за ним в спальню и приготовился страдать. Мучения мои начались с того, что австралиец показал мне футляр для хранения и перевозки карт и принялся нахваливать его. Этот незамысловатый предмет, судя по всему, был настоящей гордостью своего хозяина, и Крэггс несколько раз повторил, что именно он придумал хранить здесь картину. Мне казалось, что он никогда не перестанет рассказывать мне об этом футляре и «сложнейшем» и практически неотпираемом жуликами замке новой модели, который он прикрепил к нему. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем он воткнул ключ в замок и повернул его в маленькой скважине. Раздался еле слышный щелчок, и сердце мое замерло. Как мне показалось, навсегда.