Колыбель для кошки - Курт Воннегут

Он не договорил.

Я договорил за него:

– …Сан-Лоренцо.

– Сан-Лоренцо, – повторил он. Он с трудом выдавил кривую улыбку: – Желаю удачи! – прокаркал он.

– Благодарю вас, сэр!

– Не стоит! Боконон! Поймайте Боконона!

Я попытался как-то выкрутиться. Я вспомнил, что, на радость людям, Боконона всегда надо ловить и никогда нельзя поймать.

– Хорошо, – сказал я.

– Скажите ему…

Я наклонился поближе, чтобы услыхать, что именно «Папа» хочет передать Боконону.

– Скажите: жалко, что я его не убил, – сказал «Папа». – Вы убейте его.

– Слушаюсь, сэр.

«Папа» настолько овладел своим голосом, что он зазвучал повелительно:

– Я вам серьезно говорю.

На это я ничего не ответил. Никого убивать мне не хотелось.

– Он учит людей лжи, лжи, лжи. Убейте его и научите людей правде.

– Слушаюсь, сэр.

– Вы с Хониккером обучите их наукам.

– Хорошо, сэр, непременно, – пообещал я.

– Наука – это колдовство, которое действует.

Он замолчал, стих, закрыл глаза. Потом простонал:

– Последнее напутствие!

Фон Кенисгвальд позвал доктора Вокс Гуману. Доктор Гумана вынул наркотизированную курицу из картонки и приготовился дать больному последнее напутствие по христианскому обычаю, как он его понимал.

«Папа» открыл один глаз.

– Не ты! – оскалился он на доктора. – Убирайся!

– Сэр? – переспросил доктор Гумана.

– Я исповедую боконистскую веру! – просипел «Папа». – Убирайся, вонючий церковник.

Так я имел честь присутствовать при последнем напутствии по бокононовскому ритуалу.

Мы попытались найти кого-нибудь среди солдат и дворцовой челяди, кто сознался бы, что он знает эту церемонию и проделает ее над «Папой». Добровольцев не оказалось. Впрочем, это и не удивительно – слишком близко был крюк и каменный мешок.

Тогда доктор фон Кенигсвальд сказал, что придется ему самому взяться за это дело. Никогда раньше он эту церемонию не выполнял, но сто раз видел, как ее выполнял Джулиан Касл.

– А вы тоже боконист? – спросил я.

– Я согласен с одной мыслью Боконона. Я согласен, что все религии, включая и боконизм – сплошная ложь.

– Но вас, как ученого, – спросил я, – не смутит, что придется выполнить такой ритуал?

– Я – прескверный ученый. Я готов проделать что угодно, лишь бы человек почувствовал себя лучше, даже если это ненаучно. Ни один ученый, достойный своего имени, на это не пойдет.

И он залез в золотую шлюпку к «Папе». Он сел на корму. Из-за тесноты ему пришлось сунуть золотой руль под мышку.

Он был обут в сандалии на босу ногу, и он их снял. Потом он откинул одеяло, и оттуда высунулись «Папины» голые ступни. Доктор приложил свои ступни к «Папиным», приняв позу боко-мару.

– Пок состал клину, – проворковал доктор фон Кенигсвальд.

– Боса сосидара гирину, – повторил «Папа» Монзано.

На самом деле они оба сказали, каждый по-своему: «Бог создал глину». Но я не стану копировать их произношение.

– Богу стало скучно, – сказал фон Кенигсвальд.

– Богу стало скучно.

– И бог сказал комку глины: «Сядь!»

– И бог сказал комку глины: «Сядь!»

– Взгляни, что я сотворил, – сказал бог, – взгляни на моря, на небеса, на звезды.

– Взгляни, что я сотворил, – сказал бог, – взгляни на моря, на небеса, на звезды.

– И я был тем комком, кому повелели сесть и взглянуть вокруг.

– И я был тем комком, кому повелели сесть и взглянуть вокруг.

– Счастливец я, счастливый комок.

– Счастливец я, счастливый комок. – По лицу «Папы» текли слезы.

– Я, ком глины, встал и увидел, как чудно поработал бог!

– Я, ком глины, встал и увидел, как чудно поработал бог!

– Чудная работа, бог!

– Чудная работа, бог, – повторил «Папа» от всего сердца.

– Никто, кроме тебя, не мог бы это сделать! А уж я и подавно!

– Никто, кроме тебя, не мог бы это сделать! А уж я и подавно!

– По сравнению с тобой я чувствую себя ничтожеством.

– По сравнению с тобой я чувствую себя ничтожеством.

– И, только взглянув на остальные комки глины, которым не дано было встать и оглянуться вокруг, я хоть немного выхожу из ничтожества.

– И, только взглянув на остальные комки глины, которым не дано было встать и оглянуться вокруг, я хоть немного выхожу из ничтожества.

– Мне дано так много, а остальной глине так мало.

– Мне дано так много, а остальной глине так мало.

– Плакотарю тепя са шесть! – воскликнул доктор фон Кенигсвальд.

– Благодару тебя за сести! – просипел «Папа» Монзано.

На самом деле они сказали: «Благодарю тебя за честь!»

– Теперь ком глины снова ложится и засыпает.

– Теперь ком глины снова ложится и засыпает.

– Сколько воспоминаний у этого комка!

– Сколько воспоминаний у этого комка!

– Как интересно было встречать другие комки, восставшие из глины!

– Как интересно было встречать другие комки, восставшие из глины!

– Я любил все, что я видел.

– Я любил все, что я видел.

– Доброй ночи!

– Доброй ночи!

– Теперь я попаду на небо!

– Теперь я попаду на небо!

– Жду не дождусь…

– Жду не дождусь…

– …узнать точно, какой у меня вампитер…

– …узнать точно, какой у меня вампитер…

– …и кто был в моем карассе…

– …и кто был в моем карассе…

– …и сколько добра мой карасс сделал ради тебя.

– …и сколько добра мой карасс сделал ради тебя.

– Аминь.

– Аминь.

Но «Папа» еще не умер и на небо попал не сразу.

Я спросил Франка, как бы нам получше выбрать время, чтобы объявить мое восшествие на трон президента. Но он мне ничем не помог, ничего не хотел придумать и все предоставил мне.