Цветы под дождем и другие рассказы - Розамунда Пилчер

— Думаю, — сказала Эбигейл, — нам лучше пройти в дом. — Она поспешила к застекленным дверям, которые вели прямо в гостиную. Комната была прибранной и нарядной, в камине потрескивал огонь, на пианино стоял букет георгинов, а над камином переливалась яркими красками картина Тамми.

Войдя в гостиную следом за Эбигейл, гость сразу обратил на нее внимание.

— Это работа Хоуди?

— Да. — Эбигейл захлопнула за ним стеклянную дверь и сдернула с головы косынку. — Я ее у него купила. Ему нужны были деньги. Он с семьей жил в полуразвалившемся коттедже у заброшенной каменоломни. Ничего другого не мог себе позволить. Они чуть ли не с хлеба на воду перебивались — просто ужасно!

— Это единственная его картина, которая у вас есть?

— Да.

— И это ее вы показывали Мартину Йорку?

Эбигейл нахмурилась.

— Вы знакомы с Мартином Йорком?

— Да, мы с ним хорошие друзья. — Джеффри Эрленд повернулся и посмотрел на Эбигейл. — Он рассказал мне про Тамми Хоуди, предполагая, что это может меня заинтересовать. Он знал, что я уже видел картины Хоуди пару лет назад на выставке в Лидсе и они мне очень понравились. Но их сразу продали, а связаться с художником мне так и не удалось. Он оказался прямо-таки неуловим.

Эбигейл сказала:

— Он работал у меня садовником.

— У вас чудесный сад.

— Был. Его разбил мой отец. Но в начале весны он умер, а наш старый садовник ушел на покой.

— Мне очень жаль.

— Да, — невпопад ответила Эбигейл.

— Значит, теперь вы живете одна?

— Пока что да.

Джеффри сказал:

— В такие моменты трудно принимать какие-то решения… Я имею в виду, когда ваши близкие уходят из жизни. Моя жена скончалась два года назад, и только сейчас я набрался мужества поднять паруса и сдвинуться с места. Правда, не слишком резво. Переехал из дома в Сент-Джон-вудз в квартиру в Челси. Для меня уже и это было большим свершением.

— Если я не найду другого садовника, мне тоже придется переехать. Я не смогу оставаться здесь и наблюдать за тем, как сад приходит в упадок, а одной мне с ним не справиться.

Они понимающе улыбнулись друг другу. Она сказала:

— Я могла бы угостить вас чашечкой кофе.

— Благодарю, но мне пора ехать. Надо вернуться в Лондон до часа пик. Если он объявится, вы не могли бы дать мне знать?

— Ну конечно.

Дождь перестал. Эбигейл распахнула дверь, и они вышли на террасу. Каменные плиты блестели под ногами, ветер раздул дождевые облака, и сад утопал в нежном золотистом тумане.

— Вы когда-нибудь бываете в Лондоне?

— Да, изредка. Если нужно к зубному — ну и прочее в этом роде.

— В следующий раз, когда поедете к дантисту, обязательно загляните ко мне в галерею.

— Хорошо. Постараюсь. Мне жаль, что так вышло с Тамми.

— Мне тоже жаль, — ответил Джеффри Эрленд.

Ноябрь закончился и наступил декабрь. Сад, серый и голый, лежал под низким зимним небом. Эбигейл забросила все работы и засела дома: подписывала рождественские открытки, ткала гобелен, смотрела телевизор. Впервые после смерти отца она ощущала одиночество. На следующий год, говорила она себе, мне исполнится сорок один. Я должна снова стать решительной и деловой. Должна найти работу, познакомиться с новыми людьми, приглашать друзей на обед. Никто не мог сделать этого за нее, и она это знала, но пока что с трудом набиралась храбрости, даже чтобы просто пройти по деревне. И уж, конечно, у нее не было никакого желания ехать в Лондон. Карточка Джеффри Эрленда так и торчала на том же месте, куда она ее сунула — за рамкой картины Тамми. Она уже запылилась, а уголки начали заворачиваться, так что близок был тот час, когда Эбигейл выбросит ее в огонь.

Упадок сил неминуемо вылился в простуду, поэтому несколько дней ей пришлось провести в постели. Утром третьего дня Эбигейл проснулась поздно — она поняла это по реву пылесоса, доносившемуся снизу. Шум означал, что миссис Брюэр отперла дверь своим ключом и принялась за уборку. Небо за окном постепенно наливалось светом, серость уступала место бледной прозрачной зимней голубизне. Еще один день, ничем не занятый, пустой. Но тут миссис Брюэр выключила пылесос и Эбигейл услышала птичью песню.

Только птица ли это? Она прислушалась. Нет, то была не птица. Кто-то насвистывал Моцарта, Eine Kleine Nachtmusik. Эбигейл выскочила из постели и подбежала к окну, двумя руками раздернув занавески. Под окном в саду она увидела знакомую фигуру, шапочку с красной кисточкой, длинный зеленый свитер, грубые башмаки… Он шагал с лопатой через плечо, направляясь к огороду, и башмаки оставляли на подмерзшей земле отчетливые следы. Она была в ночной рубашке, но даже не вспомнила про халат.

— Тамми!

Он замер как вкопанный, потом повернулся, поднял голову и усмехнулся.

— Ну, здравствуйте!

Она натянула на себя первое, что попалось под руку, и бросилась вниз по лестнице, а потом за дверь. Он ждал ее у заднего крыльца, все так же неловко усмехаясь.

— Тамми, что ты тут делаешь?

— Я вернулся.

— А как же Поппи и дети? Они приехали с тобой?

— Нет, они в Лидсе. Я снова начал преподавать. Но сейчас в школе каникулы, так что я решил съездить в Брукли, один. Поселился в том же коттедже. — Эбигейл в недоумении уставилась на него. — Должен же я отработать пятьдесят фунтов, которые вы мне одолжили.

— Ничего ты мне не должен. Я купила картину и собираюсь оставить ее у себя.

— Я очень рад, но все равно хочу отработать долг. — Тамми почесал в затылке. — Вы ведь думали, я забыл, да? Думали, я зажал ваши денежки. Мне жаль, что пришлось уехать, не уведомив вас. Но малышу стало хуже, поднялась температура и Поппи испугалась, что у него воспаление легких. Надо было ехать как можно скорее, выбираться из этого дома — там все-таки нездоровая атмосфера. Мы вернулись к матери Поппи. Некоторое время малыш сильно болел, но сейчас поправился. Тут и работа подвернулась, опять в школе. Такую в наше время нелегко найти, поэтому я и решил, что нельзя упускать шанс.

— Но ты должен был мне сообщить!

— Я не мастак писать письма, а ближайший телефон-автомат все время сломан. Но я предупредил Поппи, что на каникулы обязательно поеду в Брукли.

— А как же твое искусство?

— Придется о нем забыть.

— Но…

— Дети для меня важнее всего. Дети и Поппи. Теперь я это понял.

— Но Тамми…

Он сказал:

— У вас телефон звонит.

Эбигейл прислушалась. Действительно, в доме раздавался звонок.