Следователь по особо важным делам - Анатолий Безуглов

— Я читал.

— Ну и что скажете?

— После суда — пожалуйста. Когда вынесен вердикт:

виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До этого, на мой взгляд, — противозаконна. Вы законы знаете?

— Разумеется.

— Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех сложностях дела очень трудно.

Златовратский не хотел сдаваться:

— Но ведь никто не застрахован от ошибок,

— Верно.

— Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?

— А если ещё больше запутает?

Корреспондент пожал плечами:

— Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы немного абстрагировались от предмета разговора?

— Нисколько.

— Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь, или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в моё положение. — Он с мольбой посмотрел на меня. — Ведь это и в ваших интересах.

— Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?

— К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти мне навстречу, — настаивал корреспондент.

— Не могу. Поймите: это было бы против закона… Не говоря уже о тайне следствия. Нам вверяют судьбы людей…

— Так ведь и мы, журналисты, — перебил он, — тоже имеем дело не с деревяшками.

— Простите, ничем не могу в данном случае помочь…

Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне понять, что все равно своего добьётся.

Видимо, он «добивался», потому что в тот же день я получил телеграмму за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с категорическим вызовом в Москву «для объяснения».

Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.

Потому что чувствовал: её появление в Крылатом и визит Златовратского чем-то связаны.

На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.

Но когда после долгих гудков услышал её голос, у меня непроизвольно вырвалось:

— Надюша, милая, как ты?

И она — несколько взволнованней, чем обычно:

— Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?

— Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?

— Дурочка, — честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих рук. — Хотела сюрпризом… Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно отпуск без содержания пропадал.

— Ну и как?

— Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолёт…

— Ну спи. До завтра.

— До завтра.

После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому угодно поводу.

И все же, направляясь на следующий день на работу — а я вышел из метро на станции «Тургеневская», чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями,

— я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее скребли на душе кошки.

Шёл мокрый, тяжёлый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое не успевали убирать дворники.

Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники…

То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.

Несколько озадачил его вид: авоська, в ней — пара бутылок кефира, кулёчки, батон белого хлеба.

Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда сдержанного, необычно.

Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?

Что означает приветливая улыбка Ивана Васильевича?

Грозного «Ива-Ва»?

— Ну, как трудимся?

— Трудимся, — сказал я, косясь на авоську. — Вчера прилетел из Барнаула… Ответ держать…

Что я ему объясняю? Ему лучше знать, зачем меня вызвали.

— Закончил дело? — Он подхватил меня под руку. Задержал перед автомобилем, сворачивающим в проулок.

— Вот, хочу доложить…

— Доложить… Зайдём ко мне, если есть время.

— Конечно. — Я был сбит с толку и покорно двинулся за ним, свернувшим вслед за машиной.

А квартира у него действительно в двух шагах. Мы поднялись на третий этаж одного из старинных домов, что приютились в небольших двориках, выходящих на улицу Кирова. Он порылся в карманах. Незло выругался:

— Вот непутёвая башка… — И позвонил.

Открыла нам аккуратная старушка в стёганом халате, однако претендующем на шик: атласные отвороты, обшлага…

— Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.

Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет, шесть лет…

Старушка протянула мне сухую тёплую ручку:

— Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.

Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.

Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем — незаконченный холст. Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую работу, и приложил палец к губам:

— Над ней она сейчас работает. Только — тс-с-с.

— Кто? — спросил я.

— Мама.

Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:

— Ванюша, а простокваши не было?

— Нет, мамуля, только кефир. — Он испуганно прикрыл картину и шёпотом предложил пройти в другую комнату.

Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.

Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.

— Ну рассказывай, — предложил Иван Васильевич, когда мы присели на диване.

Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания в Североозерском районе и Вышегодске.

Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.

Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдёшь до него по большому кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание, сколь большой властью облечён этот человек и как ничтожен ты caм со, своими делами и полномочиями.