Тень - Иван Филиппов

бульваре. Наверное, сложно ее осуждать, ведь она и подумать не могла, что на улице в тот день будет столько народу. А народ все напирал. Началась давка. Рядом с Прасковьей оступилась и упала пожилая женщина, но толпа не остановилась и не расступилась – что было физически невозможно. Прасковья слышала ее страшные крики и омерзительный звук хрустнувших костей, ломающихся под сапогами скорбящих. Испуганно закричал и заплакал на ее руках Мишенька.

Вдруг толпа подалась вперед, и людей охватила паника. Сзади напирали, но идти было некуда. Толпа несла их с Мишенькой прямо на дом. Прасковья в панике оглядывалась, пытаясь понять, куда бы кинуть ребенка – может быть, через забор или еще куда-то, отдать солдатам, которые сидят на грузовиках, хоть как-то спасти его. Но вокруг были только бесконечное людское море и приближающийся страшный дом с коваными чугунными решетками на полуподвальных окнах. Прасковья увидела витрину – это был магазин детского платья. Из последних сил она подняла Мишеньку над собой и со всей мочи бросила его в витрину. Стекло разбилось. Мишенька порезался, лицо и уши ему заливала кровь, но он был спасен. Теперь он стоял в витрине и кричал: «Мама!» А маму несло и несло. Она боялась оступиться, что, в сущности, было уже неважно. Страшный напор толпы вдавил Прасковью в кованую решетку полуподвального этажа, и острая чугунная решетка раздавила ей грудь.

Вместе с Прасковьей в тот день Сталин забрал с собой в могилу больше двух тысяч человек. Мама Прасковьи искала ее тело по всем московским моргам несколько дней, но так и не нашла его. Его просто потеряли.

Лиза закрыла дверь Сониной квартиры и вздохнула. Повторное прощание с сестрой, в которое превратились сборы, совершенно ее измучило. Домой идти не хотелось – дома пусто и одиноко. Две соседки Лизы, с которыми вместе она снимала квартиру в доме № 8 по Трехпрудному переулку, последние дни дома не ночевали. Формально это никак не было связано с Лизой: одна из девушек решила неделю пожить со своим молодым человеком, другая уехала на пару дней погостить домой в Брянск. Но Лиза понимала, что на самом деле девушки просто не хотели оставаться с ней. Сложно смотреть на пережившего горе человека, сложно быть с ним рядом и не примерять мысленно его горе на себя. Лиза соседок совершенно не осуждала и думала, что, наверное, и сама бы так поступила.

Она вышла из подъезда и пошла к метро.

Так. Одиночества не хочется, но и человеческое общение не выглядело сейчас для Лизы как-то особенно заманчиво. Ей не хотелось ни говорить, ни развлекаться. Прогулка по ночному городу показалась ей разумным компромиссом. Лиза доедет до «Театральной» и выйдет в город, поднимется к бульварам и спокойно дойдет по ним до Пушкинской площади, прежде чем нырнуть в родные переулки и прийти к своему красивому домику из красного кирпича. Лиза очень любила дом № 8 по Трехпрудному переулку. Он казался ей каким-то волшебным. По дороге можно зайти в «Азбуку» за бутылкой розового – вот и весь план на вечер. План был неплох, и Лиза прибавила шаг. Остановившись на секунду, чтобы прикурить новую сигарету, она с интересом наблюдала, как в большое заводское здание через дорогу заезжают друг за другом черные фургоны. Пока охранник закрывал высокие железные ворота, Лиза успела разглядеть, как какие-то люди в черном с ног до головы вылезали из кабин и разгружали фургоны. Зрелище было, с одной стороны, обыденное, с другой – немного странное. Что-то необычное было в пластике движений грузчиков, да и сами новенькие черные фургоны смотрелись как-то неуместно на замызганной улице. Ну да бог с ними.

Лиза шла по Большой Дмитровке и радовалась шуму города. Именно он – безликий и одновременно очень человечный – был ей нужен. Шум отвлекал от грустных мыслей и хотя бы на мгновение создавал ощущение, что Лиза не была в этом городе одна. Беззвучно завибрировал телефон, и она увидела незнакомый номер. Удивилась и опять расстроилась: в такое позднее время ей обычно звонила Соня – поболтать и рассказать про свой день. Лиза думала сбросить вызов, но почему-то вместо этого провела пальцем по экрану и ответила.

– Елизавета Петровна? – мужской голос в трубке звучал сухо и формально.

Сердце у Лизы екнуло: неужели с мамой что-то случилось?

– Да?

– Елизавета Петровна, вас беспокоит Степан Викторович Кондратьев. Я следователь по делу о гибели вашей сестры. Вы не могли бы уделить мне пару минут?

Следователь по делу? Лиза все больше удивлялась. Мать объяснила ей, что водителя поливальной машины уже задержали, что все улики на месте аварии указывали на то, что именно он убил их Соню. Она даже запомнила имя – Анвар. Когда они были у следователя, то видели, как Анвара выводили, и Лиза запомнила выражение непередаваемого ужаса на его лице… Правда ли, что он убил ее сестру? Она не знала, но следователь был очень убедителен… Так зачем же он станет ей звонить, тем более поздно?

– Простите, а в чем дело?

– Елизавета Петровна, не волнуйтесь. Вскрылись новые обстоятельства, в свете которых гибель вашей сестры мы теперь склонны рассматривать не как несчастный случай, а как убийство. Вы могли бы подъехать сейчас и поговорить? Если вам неудобно, я могу к вам сам подскочить.

Лиза остановилась и замерла. Убийство – невозможно. У Сони не было врагов, не было ревнивого мужа или любовника, не было денег… Зачем кому-то убивать Соню? Мысли в Лизиной голове завертелись вихрем.

– Подъехать? Ну хорошо… Я минут через сорок буду дома…

– Елизавета Петровна, только адрес подскажите. Адреса вашей матери и вашей сестры у меня есть, а вот вашего, к сожалению, нету. Вы ведь не по прописке живете?

Лиза задумалась: полицейскому адрес съемной квартиры давать, что ли? С другой стороны, ну что плохого может случиться? Ну приедет он, ну задаст ей свои вопросы, ну выпьет чаю из икеевских кружек на их узенькой кухне.

– Трехпрудный переулок, дом 8. 24-я квартира. Только вы позвоните мне снизу, а то у нас домофон последнее время барахлит.

– Конечно. Наберу вам, когда подъеду. До встречи.

Лиза повесила трубку и, все еще ничего не понимая, зашла в двери «Азбуки». Следователя она вином угощать точно не будет, но вот когда он уйдет… И мысль о предстоящем пусть маленьком, но удовольствии наполнила ее радостью.

* * *

Мертвый повесил трубку и повернулся к сидевшему рядом Игорю Валерьевичу. Он был единственным человеком из всей обширной обслуги начальника, которому разрешалось ездить с ним на заднем сиденье. По своему значению разрешение это было сродни праву сидеть в присутствии короля.