Вестница смерти – хозяйка судьбы. Образ женщины в традиционной ирландской культуре - Татьяна Андреевна Михайлова

крайне сварливая, грубая, скандальная женщина, чье пребывание в чужом доме было бы крайне тягостно для хозяев (вспомним, что речь к тому же идет о доме того, кто нанес ей травму). Однако глоссатору это простое объяснение не кажется достаточным, и он дважды (§ 32, § 34) дает к данному термину уточняющие комментарии: «то есть та, у кого есть свирепые (ранящие) слова» и «поэтесса» (! —.i. banfile). Таким образом, грубая, сварливая женщина постепенно осмысляется как носительница «магического слова» и приравнивается к поэтессе, способной особым образом оформленным словом принести вред.

Еще более интересную реинтерпретацию в ходе глоссирования получил термин bé foimrimme, переведенный Д. Бинчи как vagrant woman ‘блуждающая женщина’. В примечании к этому месту он, однако, с некоторым недоумением пишет, что «термин foimrimm на самом деле в законах обычно обозначает незаконное присвоение чужой собственности или пользование ею без ведома владельца» [Binchy 1938, 64]. Но, таким образом, словосочетание в целом должно было бы обозначать женщину, падкую на чужое добро, которое она с легкостью может присвоить, находясь в доме. Однако глоссатор понимает это совершенно иначе, вынуждая Д. Бинчи следовать за ним. Тот факт, что ленированное f давало нулевой звук, был хорошо известен и понятен уже в древнеирландский период (ср. так назывемый punctus delens в самых ранних рукописях). В составе композита, если второй элемент начинался с f-, оно вообще исчезало, например – cúlinn ‘красавица’ из cúl finn ‘волосы светлые’. Однако понимание данного феномена давало возможность проводить в свою очередь особые псевдоэтимологизации и реконструкции, основанные на «достраивании» якобы утраченного, а на самом деле – неэтимологического f. Так, например, появилось слово fordnasc ‘кольцо, перстень’ из ord ‘большой палец руки’ и nacs ‘звено цепи, кольцо’ (отчасти под влиянием близкого по значению fainne ‘кольцо, украшение’). Аналогичным образом из fer i ‘человек тисса’, который появился из тиссовых зарослей, появился fer fi ‘человек яда’, поскольку музыка, которую он исполнял способна была сеять раздор.

Среднеирландским глоссаторам данный феномен также был знаком, и, более того, это давало им возможность «реконструировать» якобы исходную форму слова, удаляя f-, которое они могли счесть вторичным. Именно так и поступил глоссатор в нашем случае. Он отсек от слова foimrimme начальное fo-, получив при этом слово imrime, которое было им интерпретировано как генитив от слова imram ‘плавание, посещение находящегося за морем иного мира; блуждание’. Сочетание be n-imrama (u- основа, эклипсис вызван тем, что в древнеирландском bé было среднего рода, что среднеирландским глоссатором также было забыто) действительно также встречается в законах и глоссируется как meirdrech: «блуждающая женщина, то есть шлюха» [DIL–I, 167]. Однако в нашем случае глоссатор пошел по иному пути: «Эта женщина блуждает, – пишет он, – и ходит к сидам. По какой же причине не следует принимать ее? А вот по какой: они ее не дождутся и сами тогда придут искать ее в твоем доме, хоть никто их и не звал; потому лучше откупиться от нее выкупом». Так женщина, «нечистая на руку», в поздней интерпретации становится проводником между этим миром и миром сидов, опасной женщиной, о которой сказано, что она «призовет в дом демонов».

Рис. 24. «Колдовство» – символическое изображение. Гравюра Ховарда Пайла (1903)

И, наконец, последний термин из трех – confael conrechta, или ‘волк-оборотень’, а буквально ‘псо‑волк в псо-облике’ (перевод отчасти условен, так как др.‑ирл. cú могло также обозначать волка; в таком случае confael буквально – это ‘волко-волк’). Причина, по которой данную женщину не следовало впускать в дом, как кажется, не должна вызывать сомнений. Как пишет о ней глоссатор, «это женщина в облике волка, которая, не желая того, принимает облик волка и ходит как волк». В § 34 дается еще более пространное объяснение: «А почему же волк-оборотень должен получить выкуп, разве он не вне закона? Вот какова причина: если она нападет на кого-нибудь, то сделает это из мести, следовательно, она не нарушит своего права. Может она сделать что-нибудь ужасное, загрызет младенца, но при этом будет мстить за себя, а может быть – за своего мужа, вот потому и говорится, что выкупом за нее будет половина стоимости чести мужа».

Но действительно ли в изначальном тексте трактата слово confael было употреблено именно в значении «волк-оборотень», и не имеем ли мы оснований предположить, что и в данном случае, как и в других, глоссатором было предложено неверное истолкование?

Слово cú в древнеирландском действительно означало в первую очередь собаку (или волка), но оно же входило в ряд устойчивых словосочетаний с другим значением, а также часто употреблялось фигурально-метафорически, в основном по отношению к воину для выражения его ярости, непобедимости и отваги – явление достаточно универсальное и хорошо известное в других культурах. Среди ирландских словосочетаний можно отметить cú mаrа ‘ошибка, допущенная поэтом в соблюдении правил стихосложения’ (букв. морская собака, видимо, из cú marb, букв. дохлая собака, по аналогии с cat mаrа ‘неожиданная неприятность’, букв. морской кот, из cat marb ‘дохлый кот’), а также, конечно, cú glas ‘изгнанник’, букв. зеленая собака или серый волк (предпочтительно последнее). Таким образом, как мы можем предположить, употребленное в Речениях о кровавом лежании слово confael могло также либо иметь особое переносное значение, либо быть употреблено метафорически.

Но если универсальное уподобление мужа-воина псу или волку, как мы отмечали, базируется на свирепости данного животного, то уподобление женщины собаке (суке) или волчице, не менее универсальное, носит совершенно иной характер. Яркое и непристойное зрелище того, что называется «собачьей свадьбой», вызвало практически у всех народов и во всех языках стойкую метафору, при помощи которой женщина непристойного поведения, шлюха, обозначается через название самки соответствующего животного: ср. англ. bitch, фр. chienne, нем. Hündin, русск. сука, ср. также валл. gast ‘сука’ при брет. gast ‘проcтитутка’ и проч. Обозначение шлюхи как волчицы в латинском языке было столь устойчивым, что это даже вызвало появление вторичного lupus femina, которое, как пишет Мейе, «не могло употребляться в данном обсценном смысле; причем похотливость приписывалась при этом только самке волка (а не волку)» [Ernout, Mellet 1951, 659]. Латинское lupanarium также имело значение «публичный дом». Интересно, что данное стойкое употребление слова lupa именно в значении ‘шлюха’ заставило Тита Ливия усомниться в истинности легенды о чудесном спасении Ромула и Рема. Как он пишет: «Рассказывают, что, когда вода схлынула, оставив лоток с детьми на суше, волчица с соседних холмов, бежавшая к водопою, повернула на детский плач. Пригнувшись к младенцам, она дала им свои сосцы и была до того ласкова, что облизала детей языком; так и нашел ее смотритель царских стад, звавшийся, по преданию, Фавстулом. Он принес детей к себе и передал на воспитание своей жене Ларенции. Иные считают, что Ларенция звалась среди пастухов “волчицей”,