Страж государя - Андрей Бондаренко

Ещё через две-три минуты на улицу выбрались и остальные рыбаки: Санька, Алёша и маленький Гаврилка, все в овчинных полушубках, разномастных валенках и одинаковых рыжих собачьих треухах на головах.

— Саша, как тебе хорошо-то — без этих рыжих волосьев! — заявила невеста. — Так ты ещё красивее! Зачем только баре придумали эти дурацкие парики?

Со стороны забора громко и печально завыл Хмур.

— Алёшка, отвяжи пса! — велел Иван Артемич. — С собой придётся взять, а то он нам всех дорогих гостей перебудит бесстыже.

Минут через тридцать пять они вышли на пологий берег большого, покрытого островами и островками озера.

— Эй, Алёшка! — велел сыну Бровкин-старший. — Возьми пешню, она должна быть за той берёзой. Нашёл? Вот то-то же. А вы, молодые, — внимательно и чуть насмешливо посмотрел на Егора и Александру, — здесь оставайтесь, на берегу. Костёр разожгите хороший да жаркий. Топор найдёте за той же берёзой… Вам же поговорить надо? Помиловаться? Вот и говорите… А мы пошли, порыбалим. Когда сильно замёрзнем, так поменяемся с вами… Эй, как там тебя, Хмур! Пошли с нами, нечего смущать молодых…

Пока разжигали костёр — молчали, понимающе переглядывались, мимолётно целовались — лёгкими касаниями губ. Наконец костёр разгорелся, Егор бросил рядом с ним охапку пышных еловых лап, улыбнулся невесте:

— Сань, присаживайся!

Крепко обнявшись, они уселись на лапнике, счастливо помолчали несколько минут, глядя на уютное пламя костра.

«Вот оно — настоящее счастье: любимая девушка и весенний костёр! — окончательно определился про себя Егор. — Это надо было — пройти столько дорог, столько вытерпеть и пережить… А счастье своё встретить — на исходе семнадцатого века, в зачуханной русской деревушке Волковке…»

Девушка глубоко вздохнула и робко спросила у Егора:

— Саша, а почему ты нашу свадьбу перенёс? Не нужен мне каменный дом! Ничего мне не надо — только ты…

Найдём, где жить. Давай, женимся до этой вашей войны? Давай! Или… Или я тебе не нравлюсь, не люба?

— Нравишься, конечно! Конечно же — люба! — он провёл ладонью по гладкому лбу, по маленькому, чуть вздёрнутому носику и пухлым губам. — Просто тут имеется одна закавыка…

Егор, глядя в сторону, спотыкаясь через каждое второе слово, рассказал невесте о царском «праве» первой брачной ночи.

Санька не стала причитать, охать и ахать, лишь зло проскрипела зубами:

— Эх! И тут всё — то же самое… Я-то думала — царь, прибежище справедливости! Ан, нет… Понимаешь, Саша, в деревнях такое — совсем обычное дело. Каждый помещик всех девок дворовых да крестьянских топчет — что тот петух куриц, совсем не дожидаясь всяких свадеб… Да то ж — в деревнях! А тут — сам царь, помазанник Божий… Как же так, Саша? Мне что же — спать придётся с ним? Да от него же воняет, как из выгребной ямы, из ушей и ноздрей волосья растут! Не смогу я, меня же стошнит… А ещё могу не сдержаться — и ножом по шее! — Санька начала тихонько всхлипывать. — За что мне это? Думала, что нашла счастье своё настоящее… А всё вот как оборачивается…

Насилу успокоив невесту, Егор объяснил:

— Вот для этого я и выторговал целый год, чтобы придумать что-нибудь. Есть, знаешь ли, некоторые намётки…

— Правда? — преданно заглянула девушка ему в глаза. — Не обманываешь?

— Истинная правда!

— А может, обвенчаемся тайно? Егор хмуро покачал головой:

— Царь узнает, убьёт! Он — бешеный…

— За что убьёт?

— Без разницы. Когда палачи начнут пытать — во всём сознаешься: и в том, что было, и в том — чего и не было никогда…

Санька обняла обеими ладонями его голову и, покрывая лицо короткими жадными поцелуями, предложила взволнованным шёпотом:

— Давай тогда убежим от него! Куда-нибудь далеко-далеко, за Волгу, в Сибирь, например… Давай?

— Если совсем ничего не придумаю, то и убежим. Обязательно! Верь мне! — твёрдо заверил Егор невесту. — Только и к этому надо приготовиться очень тщательно, чтобы потом не поймали…

Потом они ещё долго сидели у костра и разговаривали — обо всём подряд. Егор рассказывал о московском житье-бытье, о том, какую одежду носят знатные женщины в больших городах, о разных европейских странах… Санька слушала, слегка приоткрыв свои нежные бархатные губы, задавала бесконечные вопросы. Но и сама рассказывала много чего интересного: о рыбалке, охоте, о коровах и курах, о севе и жатве…

— А ещё я очень люблю ходить с мальчишками в ночное! — Девушка мечтательно улыбнулась. — Представляешь: тёплая летняя ночь, костёр на берегу тихой реки, над огнём висит ведро, в котором варятся раки, лошади изредка всхрапывают в темноте, а над головой висят яркие звёзды…

«Повезло тебе, братец! — завистливо прокомментировал внутренний голос. — Такую романтическую особу нашёл, это что-то! Ты уж береги её…»

Примерно часа через три с половиной к костру подошли остальные Бровкины.

— Что, ребятишки, наговорились? — по-доброму усмехаясь в свою бороду, густо облепленную «каплями» сиреневого инея, спросил Иван Артемич. — А раз наговорились, то на озеро ступайте, капканы проверяйте, наживку меняйте. А мы уж тут — погреемся вволю, от души…

— Батя, а что — ещё не сняли ни одной рыбины? — удивилась Санька.

— Шустрая она очень у меня. Шустрая и нетерпеливая! Всегда помни об этом! — усмехнувшись, сообщил Егору Бровкин-старший и терпеливо разъяснил дочери: — Пока пробили два десятка лунок, пока наловили плотвичек да зарядили капканы — время-то и прошло… Так и не проверяли ещё ловушек. Даже те твои, на налима, с сыртью и раковыми шейками… С них и начинайте, благословясь. Пешню я оставил у крайней полыньи. Вот ведёрко с мальком. Только вы воду-то меняйте в нём иногда, чтобы живец не уснул от холода…

Лунки на налима (непривычно для Егора прямоугольные) за сутки покрылись семисантиметровым слоем прозрачного льда, поэтому пришлось на совесть поработать пешнёй.

— Не так делаешь! Не так! — звонко смеялась Санька. — Наклонно же надо! Дай сюда, неумёха, покажу…

В первой же проруби на толстом шнуре сидела сильная и крупная рыба.

— Вытаскивай! Давай-давай, в мужицкую семью ведь идёшь! — весело и беззаботно смеясь, велела ему невеста. Дождалась, когда крупный (в два локтя длиной) пятнистый налим лениво запрыгает на весеннем льду, спросила — тихим и серьёзным голосом:

— Ты, Саша, уйдёшь на свою войну. А я? Что я буду делать? В окошко смотреть? Слёзы лить горькие, глядя на пустую дорогу?

Он вытащил из-за голенища валенка специальный нож с коротким лезвием, ловко и сильно ткнул стальным остриём между глаз налима, рыбина тут же затихла и успокоилась.

— Зачем же слёзы лить, дурочка? — Егор насмешливо покачал головой, забрасывая добычу в холщовый мешок. — Ты у меня будешь учиться!