Весна священная - Алехо Карпентьер
Шрифт:
Интервал:
папаши и мамаши наряжаются в темные костюмы и платья, собираются в церковь...) Солнце вдруг вырвалось из-за облаков, залило улицу. «Mehr Licht»,— сказал я. «Mehr Licht»,— будто эхо, откликнулся мой спутник. Отдышавшись, словно перейти на другую сторону улицы стоило ему невероятных усилий, Ганс заговорил, как бы про себя: «Его только что извлекли из сосновой кровати, усадили в кресло возле окна. Он произносит— прекрасный «актер, играющий перед самим собой», как сказал Ницше,— свою эффектную фразу, под занавес, к концу последнего акта великой жизни. Слуги раздвигают шторы, открывают окно. В последний раз он смотрит на мир — на свой мир. Но сейчас не 1832 год. Сейчас 1937. И Гёте повезло — его окно выходит на юг. Если бы оно выходило на север, взгляд поэта, пролетев над крышами города, над лесами Эттерсберга, уперся бы в место, что зовется Бухенвальд. Ты не знаешь, что такое Бухенвальд? Огромный прямоугольник, закрытый со всех сторон деревьями, благоухающими соснами и дубами, окруженный проволокой, по которой пущен электрический ток, охраняемый неумолимой стражей с ручными пулеметами; там тысячи и тысячи голодных, оборванных, несчастных людей. Избитые, больные, изувеченные пытками, они возят на тачках камень из ближайшей каменоломни. При этом они должны петь. Таков приказ. Эти,изуродованные полумертвецы имеют прозвище—«клячи-зингеры»; тут аналогия с «Мейстерзингерами» Вагнера, остроумие, как видишь, тонкое, весьма характерное для фашистов. Гёте был великим декоратором. В «Театральном вступлении» к «Фаусту» он сказал: «Смотрите, на немецкой сцене /Резвится, кто во что горазд,/ Скажите — бутафор вам даст/ Все нужные приспособленья»1. В Бухенвальде имеются все нужные приспособления — мрачные бараки, где рыдают и умирают; веревки, колодки, цепи; площадь, на которой заключенных заставляют стоять неподвижно по восемь-десять часов; тюрьма, как в «Фиделио», с той лишь разницей, что в камерах можно поместиться только стоя. Есть там и крематорий, и даже «больница» — невероятно, невозможно себе представить: будто в жутком кошмаре, стоят рядами столы из серого мрамора, ходят между столами хирурги, проводят опыты над людьми физически неполноценными, над карликами, близнецами, делают операции, ненужные, просто для пробы, роются во внутренностях, переставляют органы, рвут, режут, пилят, сверлят живую плоть живых людей, которые почему-либо 1 Гёте. Собр. соч., т. 2. Перевод Б. Пастернака. 113
мешают режиму... А над воротами, ведущими в лагерь ужаса, гнусная надпись: каждому свое... «Mehr Licht»,— сказал Гёте. Но вот он перенесся в 1937 год, взгляд его пролетел над вершинами деревьев Эттерсберга, и поэт умер снова от отвращения и стыда». Рыжий опять перешел на другую сторону улицы, он замедлял шаги, будто ноги его с трудом несли тяжелое тело... Снова остановились, и я спросил: «Евреи там есть?» — «Конечно. Но арестованы они, в основном, как коммунисты».— «И женщины?» (голос мой дрогнул).— «Кажется, нет. Пока еще нет». Наступило молчание. Мы шли из улицы в улицу, мы ступали по той земле, по которой ходили Иоганн Себастьян Бах, Виланд1 и Ференц Лист. Но не затем приехал я сюда, чтобы вспоминать Баха, Гердера1 2 и Листа, пропади они все пропадом! И вдруг вопрос, давно уже меня мучивший, сорвался с моих губ: «Какого дьявола ты приволок меня сюда?» — «Я все не решаюсь сказать тебе. Моя квартира в Берлине — не знаю, точно ничего не известно, такие вещи никогда нельзя знать наверное, но говорят... там микрофоны, и кажется—я, конечно, не знаю, это нельзя знать, никто не может сказать наверное...— кажется, все, что говорится в моей квартире, доходит до Всеслышащих Ушей, до тех, кто облечен правом решать судьбы людей; решения их не подлежат обжалованию, невидимые, безымянные, официально одобренная инквизиция, они собираются на свои тайные судилища в каком-нибудь самом обыкновенном доме, где стоят на окнах герани и висят клетки с канарейками. Я хотел было пойти с тобой в пивной бар возле станции надземки Фридрихштрассе, но там слишком много народу, и опять же, кто знает, какой-нибудь случайный сосед, что сидит рядом за столиком и вроде бы читает Газету, может быть, он... Хотел пойти еще куда-нибудь — везде меня знают... Велят поддерживать дружбу с латиноамериканцами, а сами, когда кто-нибудь из вас приезжает ко мне в Берлин,— чувствую — следят за мной... Скажем прямо — я боюсь, я привез тебя сюда потому, что здесь все-таки не у всех стен есть уши, я рассказал тебе про Бухенвальд; самое страшное, что все делается тут, в самой колыбели Aufklárung’a, и называется «концентрационный лагерь», так просто—«концентрационный лагерь»...— «А жители Веймара знают о его существовании?» — «Как же не знать, когда он тут, рядом? Стоит проехать немного 1 Виланд, Крисгофор Мартий (1733—1813) — немецкий поэт и литератор. 2 Гердер, Иоганн Готтфрид (1744—1803) — немецкий писатель и философ, автор «Философии истории человечества». 114
на машине в ту сторону, увидишь: дорога перекрыта, надпись не оставляет никаких сомнений, а за ней проволочное ограждение...»— «И знают, что там делается?» — «Кое-что просачивается. Но кроме тех, кто знает больше, чем нам говорят, есть много таких, что предпочитают зная не знать. Во всяком случае, разговаривать на эту тему избегают... во славу этих вот двух, что поздравляют друг друга, упиваясь ароматом своих лавров»,— прибавил Ганс с горьким сарказмом и указал на памятник— бронзовый Шиллер с романтически расстегнутым воротом
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!