Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

5–9 декабря. У нас новый командир эскадрона. Подобные офицерские назначения в последнее время происходят довольно часто, поскольку наши потери довольно высоки. Наш новый командир — мы зовем его за глаза Стариком — очевидно, еще не воевал на передовой, хотя он это всячески скрывает. Говорят, что он время от времени вызывает к себе подчиненных и читает им лекции о военных операциях, которые, видимо, сам прослушал в военном училище. Отто, официант по профессии, назначенный вестовым командира, рассказывает нам о том, что Старик обожает использовать в речи иностранные слова. Он читает свои лекции на так называемом академическом немецком языке, содержащем массу слов иностранного происхождения. Отто признается, что еле сдерживается от смеха, когда вахмистру и другим унтер-офицерам задается вопрос о том, понятно ли им сказанное, и те отвечают: «Так точно, герр обер-лейтенант!» После этого они просят у Репы разъяснений. Репа — это унтер-офицер с высшим образованием, очень знающий и толковый парень. Свое прозвище он получил в Италии, где мясу всегда предпочитал вегетарианские блюда.

Поэтому Репе приходится объяснять унтерам, что Старик имел в виду под выражениями «превентивная атака», «симметричный боевой ответ», «отклонение от демаркации». Старик почему-то считает, что солдаты должны понимать его витиеватую речь — по всей видимости, он так долго жил среди себе подобных, что давно разучился высказываться просто и ясно.

Как-то раз он перед строем спросил прибывшего к нам три дня назад панцергренадера, удалось ли ему «интегрироваться». Молодой солдат, уроженец Верхней Силезии, говоривший по-немецки с забавным акцентом, недоуменно посмотрел на него и ответил: «Пока не знаю, герр обер-лейтенант!»

Нам становится понятно, что Старик не ожидал подобного ответа. Он спрашивает:

— Почему? Ведь вы уже три дня как в нашем подразделении, верно?

— Так точно, герр обер-лейтенант! — отвечает силезец. — Но я получил черную таблетку от поноса только два часа назад!

Мы разражаемся хохотом. Солдат подумал, что Старик поинтересовался у него, помогли ли ему таблетки.

Командир посмеялся вместе с нами, но, видимо, так и не понял, что мы смеялись также и над ним.

После этого случая силезец — его имя Йозеф Шпиттка — становится объектом наших шуток. Мы даем ему прозвище Перонье — он часто употребляет это слово в отношении самых разных вещей, но что оно на самом деле значит, он и сам не знает. Он вскоре становится моим другом. Перонье — надежный парень и очень смелый солдат, на передовой он порой ведет себя так опрометчиво, что нам приходится удерживать его, чтобы он по неосторожности не попал под вражескую пулю.

14 декабря. Минувшей ночью происходит один случай. Был слышен громкий смех, как будто кто-то рассказывал анекдоты. Во многих домах всю ночь звучали песни и звуки губной гармошки. Это напомнило мне об унтер-офицере Деринге и боях на плацдарме близ Рычова. Деринг исполнял такие же солдатские песни — веселые и грустные. Все затихают и погружаются в воспоминания. Чтобы развеять невеселые мысли, кто-то извлекает и пускает по кругу бутылку шнапса. Любители выпивки предаются возлияниям до тех пор, пока не валятся без чувств на койки и не засыпают мертвым сном.

Вольдемар Крекель и обер-ефрейтор Кошински были в числе тех, кто участвовал в попойке. Где же они раздобыли выпивку? Судя по всему, у них бездонный запас спиртного. Времени от времени один из них вставал, выходил из блиндажа и возвращался с новой бутылкой. Запах, исходящий из стопок, кажется мне ужасно тошнотворным. Фриц Хаманн объясняет мне, что это самогонка — самодельный русский шнапс, его гонят из кукурузы и свеклы. Ее можно купить у русских добровольцев, работающих на полевой кухне. Так вот, значит, где ее добывают. Запас самогонки спрятан где-то в траншеях. Любители выпивки знают, что во время боев приобрести ее очень трудно.

15 декабря. Вот уже несколько дней стоят сильные морозы, и дороги снова сделались удобными для проезда. Вчера даже шел снег. Чувствуется скорое приближение Рождества. Это мое второе Рождество в России. Может быть, нам повезет, и мы отпразднуем его здесь, на наших зимних квартирах, а не на передовой.

16 декабря. Сегодня мы обмазываем все машины мелом, чтобы замаскировать их, сделав белыми как снег. Перед будущим боем выворачиваем на другую, белую сторону наши маскировочные халаты. На несколько минут отправляюсь вместе с Паулем Адамом и Вейхертом в переформированное минометное отделение. Вариас сообщает нам, что к ним пришли три новых солдата из соседнего эскадрона. Мы не успеваем зайти в дом, в котором они остановились, как в нос ударяет приятный запах вареной курятины. Это удивляет меня, ведь приказом командования реквизиции домашнего скота и птицы у местного населения строго запрещены. Тем не менее в хате варится куриный суп. Замечаю, что Вейхерт украдкой облизывается.

Шагнув через порог, видим, что сидящие или лежащие на койках солдаты с удовольствием поглощают горячий суп. Некоторые с аппетитом обгладывают куриные кости.

После короткого приветствия Вейхерт с любопытством спрашивает:

— Скажи, Вариас, откуда доносится этот божественный запах?

Вместо Вариаса отзывается другой человек, представляющийся обер-ефрейтором Бернхардом Кубатом. Он перестает жевать и отвечает Вейхерту:

— Откуда? К нам в окно случайно залетели три прелестные индейки и уселись прямо на хозяйкину сковородку, а потом не смогли улететь прочь.

Вейхерт изумленно смотрит на него, и мы все дружно начинаем хохотать.

— Ты знаешь, местные пернатые жители — очень домашние, — продолжает обер-ефрейтор, все так же обрабатывая куриную ножку. — Нам стало искренне жаль их, бедняжек. Мы подумали, что они замерзнут на улице. Мы очень обрадовались, когда они залетели в наш дом, чтобы согреться.

Присутствующие одобрительно улыбаются, многие из них начинают хихикать.

Обер-ефрейтор указывает куриной ножкой на окно и продолжает:

— На улице было слишком холодно и полно снега.

Кубат пожимает плечами. Вейхерт, который тайно надеется заполучить кусок курятины, подыгрывает ему и спрашивает:

— Так, понятно, а что же было дальше? Обер-ефрейтор чешет раскрасневшийся лоб и медленно произносит:

— А дальше я, естественно, разрешил им погреться и просто… — он делает такой жест, будто сворачивает курам головы — …потому что я, разумеется, не мог допустить, чтобы эти несчастные птички жили в кастрюле. Теперь тебе все понятно?

Вейхерт ухмыляется и говорит:

— Понятно. Мы тоже откроем окошко в нашем доме, и тогда к нам тоже, может быть, залетят несколько замерзших курочек. Я всегда с нежностью относился к нашим пернатым друзьям. Они как только увидят меня, так сразу вытягивают шейки, хотят чтобы я их пощекотал.

Кубат догрызает куриную ножку, затем смотрит на Вейхерта и решительно произносит:

— Даже не думай об этом, куриный щекотун. Ты же знаешь, какой мы получили приказ. Если тебя, проказника, поймают за этим делом, то ты получишь по полной программе! — Сделав короткую паузу, он продолжает: — Впрочем, посиди у нас и погрызи пару косточек, если желаешь.