Приключения в Америке - Фредерик Марриет

Мы вступили теперь в область, подобную той, по которой проезжали во время нашего путешествия от узко к команчам. Прерия часто пересекалась ущельями, дно которых было совершенно сухо, так что мы не каждый день находили воду, и нередко она оказывалась такой теплой и мутной, что даже наши лошади пили ее с отвращением. Но они имели над нами преимущество, по крайней мере, в отношении еды, так как трава была мягкая и нежная и покрывалась по ночам обильной росой. Мы мечтали угощаться сочными горбами буйволов, которых нам удалось бы убить, но хотя мы находились в самом центре области их пастбищ, нам не попадалось ни одного. Мы не встречали даже ящериц, лягушек и змей. Однажды вечером муки голода дошли до того, что мы жевали табак и лоскутья кожи с целью заглушить их, и решили, если завтра нам так же не повезет, бросить жребий и убить одну из лошадей. В этот вечер мы не могли уснуть, и так как роптать было бесполезно, то богослов развлекал нас историей своих техасских приключений, собственно для того, чтобы выкачать из нас лишний воздух, по его выражению. Я передам ее его собственными словами:

— Ехал я как-то по реке Уабаш (Индиана), и, как это случается в девяти случаях из десяти, пароход сел на мель, да так основательно, что не было надежды снять его до следующего половодья. Нечего делать, взял я свою сумку и отправился вброд, прошел двести ярдов по колени в воде и выбрался на отмель, полную гремучих змей и заросшую кустарниками и диким виноградом так густо, что мне пришлось прорубать дорогу ножом. Наконец, я совсем запутался в терновниках и виноградных плетях и решил вернуться к реке и попытаться пройти вдоль отмели к высокому берегу. К несчастью, между мною и берегом оказалась широкая старица, и не прошел я по ней пятидесяти ярдов, как провалился в глубокую яму. Немало труда стоило мне выбраться из нее; и вылез я из нее грязный, как арканзасская свинья, чемодан же мой утонул, хотя был очень легкий, — подтверждение индейской поговорки, утверждающей будто нет такой легкой совести, которая не утонула бы в Уабаше. Ну, да я не особенно горевал об этой потере, так как в нем не было ничего, кроме поношенной цветной рубашки да дюжины моих проповедей, которые я знал наизусть.

Выбравшись .на твердую почву, я вырезал палку и принялся посвистывать и напевать, чтоб облегчить душу; а вскоре затем увидел ярдов на пятьдесят впереди, у берега, один из тех больших плотов, построенных на манер Ноева ковчега, на которых уабашский фермер перевозит свой груз, женщин и блох, свиней и кур, маис, виски, крыс, овец и краденых негров; в большинстве случаев, впрочем, весь груз краденый, кроме жены и детей, и это именно та часть груза, от которой владелец с удовольствием бы отделался. Но они липнут к нему, как слепни к лошади, когда у него есть спирт, который можно пить, свиньи, за которыми нужно ухаживать, и штаны, которые требуют починки.

Так как плот стоял у самого берега, то я отправился туда. Владельцами его оказались генерал Джон Мейер из Венсенна и его трое сыновей: полковник, капитан и судья. Они дали мне какой-то лоскут, который много лет тому назад был, по-видимому, попоной. Я накрылся этой штукой, пока один из «ребят» развесил мои одежды сушиться, и так как все мое состояние заключалось в бумажнике с тридцатью долларами, то я держал его в руке до вечера, когда, одевшись в сухое платье, получил возможность пользоваться своим карманом. Генерал, угостившись «уабашской водой» (западное название виски), заявил, что я пришелся ему по вкусу, и предложил отвести меня в Нью-Орлеан бесплатно, если я согласен удовлетвориться его домашним столом, то есть свининой четыре раза в сутки, болтушкой из поджаренных отрубей и маисовых зерен, употребляемым повсеместно в штатах под названием кофе, и виски в любом количестве.

Находя эти условия удовлетворительными, я согласился, и генерал сообщил мне о своих планах. Он часто бывал в Техасе; он любил Техас — эту страну свободы, которая ему по душе; и вот он собрал свое добро (он мог бы прибавить: «и чужое также») и едет в Нью-Орлеан с целью продать там свой запас маиса и свиней и на вырученные деньги зажить припеваючи в Техасе. На мой вопрос, что за причина отвратительного запаха, стоявшего в каюте, он объяснил мне, что рядом, в каморке, у него заперта дюжина беглых негров, за поимку которых он получит хорошее вознаграждение.

Плыли мы довольно быстро, и мне не на что было жаловаться, кроме блох, которые кусали меня зверски. Спустя три дня мы вошли в Огайо, и я начинал чувствовать себя счастливцем, так как рассчитывал попасть в Нью-Орлеан через каких-нибудь сорок дней и притом бесплатно. Мы плыли до вечера и остановились на ночлег в трех или четырех милях от соединения Огайо с Миссисипи. В каюте было душно, и палуба была предоставлена в распоряжение свиней — и вот я решил переночевать на берегу, под деревом. Генерал объявил, что это превосходная выдумка, и, осушив с полдюжины кружек «крепкого, очищенного, настоящего Янки №1», мы забрали свои одеяла, отправились на берег, развели огромный костер, подле которого разлеглись генерал, полковник, майор и судья; я не замедлил последовать их примеру, аккуратно свернув и уложив на куст мой сюртук, шляпу и сапоги, так как мне хотелось явиться в Нью-Орлеан в приличном виде; у меня мелькали мысли о богатеньких вдовушках, которые всегда питают пристрастие к духовным особам.

Мои сонные грезы были продолжением моих мыслей. Мне снилось, будто я женился и сделался собственником обширной сахарной плантации. Я лежал в прекрасной мягкой постели, а моя благочестивая супруга шарила по мне своими нежными руками, вероятно, желая узнать, сильно ли бьется мое сердце, и хорошие ли сны я вижу: жаль, что я не проснулся в эту минуту; дело в том, что снившиеся мне руки были руки гостеприимного генерала, разыскивавшие мой бумажник. Но я слишком поздно открыл глаза, — и что же! Спавшие исчезли вместе с лодкой, с моим сюртуком, шляпой и сапогами, и, как я не замедлил убедиться, с моими деньгами. Оглядываясь кругом, я увидел мой пустой бумажник, великодушно оставленный мне человеколюбивым генералом в видах наполнения его новым содержимым, «если мне удастся достать таковое». Я отшвырнул его ногой, и тут бы мне и пропасть, если бы я не услышал, как нельзя более кстати, пыхтение парохода, шедшего вниз по реке.

Тут пастор прервал свой рассказ и заметил: «Вот не думал, что я так долго рассказываю; взгляните-ка на восток, никак уже светает!»

Действительно, на краю горизонта появилась красная полоска, предвещающая наступление дня на этих пустынных плоскогорьях. Все наши спутники спали, а кони фыркали и били копытами землю, поглядывая на восток, как будто желали поскорее оставить эту негостеприимную область. Я сказал пастору:

— Теперь уже не стоит ложиться спать; подбавим огня, и продолжайте ваш рассказ.

Мы подложили топлива в почти угасший костер, отряхнули одеяла от насевшей на них росы, и мой спутник продолжал:

— Ну-с, так спустя полчаса пароход подошел, и так как фарватер в этом месте находился близ берега, где я стоял, то меня заметили и взяли. Пароход шел в Сан-Луи, и так как у меня не было ни единого цента, то мне пришлось в виде платы за проезд рассказать о моем приключении. Оно вызвало общий хохот. Все объявили, что шутка великолепная, и что генерал Мейер продувная шельма. Мне сказали, что я, наверное, встречу его в Нью-Орлеане, но это ничему не поможет. Все знали Мейера и его благочестивое семейство; но он был такой хват, что никто ничего не мог с ним поделать.