Фея белой магии - Анна Ольховская

– У тебя необычная дочь, женщина. В роду были унганы или мамбо?

– Партизаны у меня в роду были, бабы иногда встречались, – процедила я, не отводя глаз (это было неимоверно трудно, давление тьмы раскалывало голову изнутри). – Это единственное, что относительно созвучно произнесенному тобой бреду.

– Партизаны? Бабы? – поскольку эти слова я произнесла по-русски, плохой английский Дюбуа завис, и он явно не понял, о чем речь. А вот вторая фраза ему явно не понравилась. – Женщина, ты, наверное, слишком глупа, чтобы…

– Куда уж мне! – фыркнула я, успокаивающе поглаживая плечики прильнувшей ко мне дочери. – У меня за плечами областной политехнический, а ты, наверное, Гарвард окончил. Или Оксфорд? Ой нет, знаю, знаю – сей одухотворенный лик свидетельствует, что в анамнезе у тебя всего лишь ускоренные курсы по выпасу коз. Угадала?

– А ты смелая, – усмехнулся Дюбуа. Улыбка у парнишки такая же инфернальная, как и он сам. – Я собирался сделать из тебя такого же верного слугу, как твой муж сейчас, но теперь передумал. Ты будешь меня развлекать. Да и для твоей дочери лучше, если рядом настоящая мать, а не пустая оболочка. Так ее обучение пойдет быстрее. А сейчас – дай ее сюда.

– Нет! – Мы еще плотнее слились с моей крохой.

Последовал гавк на совершенно тарабарском языке, и замершие слуги резко активизировались. К нам подбежали два щуплых негра и попытались забрать у меня Нику. Ага, счаз! Я, конечно, футболом не занималась, но лягаться умею покруче укушенной осой лошади.

Прижавшись спиной к машине, я с максимальной отдачей приступила к ответственному мероприятию. Хорошо, что надела сегодня босоножки на внушительной платформе, сходство с лошадиными копытами было ощутимым. Для запинываемых.

Но… Хилая парочка давно уже хромала, тощие ножки, торчащие из ветхих шорт, покрылись ссадинами всех видов и размеров, кое-где сочилась кровь, но психи продолжали тянуть свои корявые ручонки к моей дочери. Они что, совсем бесчувственные, что ли? Или обкуренные?

Пустые глаза рептилий, казалось, подтверждали версию наркотиков, но что-то было не так. Что – не знаю, сложно размышлять, когда занят ляганием.

Очередной гавк, и на помощь странной парочке подоспели еще двое. Чтоб вы переспели и сгнили, сволочи!

Но я пока справлялась, и то только потому, что атакующие боялись причинить боль Нике. Зато мне не боялись. Мне выламывали пальцы, царапали руки, били по лицу…

Вжавшаяся в мое плечо Ника, видимо, что-то почувствовала. Она приподняла голову, увидела мое лицо и пронзительно закричала:

– Нет! Не надо! Мама! Не надо бить!

– Отдай ребенка, женщина, смирись, – пророкотал Дюбуа, протягивая руки. – Ты пугаешь ее, разве не видишь?

– Ее твои уроды пугают, а не я. – Видимость ухудшилась вдвое, поскольку левый глаз, устав смотреть на грязь и пошлость окружающего мира, заплыл окончательно.

Подошедший хозяин вынудил мерзких типов отступить. Они замерли, свесив тощие руки и слегка покачиваясь. Лица по-прежнему по одухотворенности соревновались с тазом для сливового варенья. Почему сливового? А цвет похож.

Вероятно, месье Дюбуа (или как там его на самом деле) в голову никогда не забредало даже гипотетическое предположение, что ЕГО посмеют ударить!

Поэтому мой первый удар копытом в коленную чашечку заставил глазки-пауки предпринять попытку к бегству. Но они успели только наполовину выкатиться из глазниц, а потом владелец вернул их на место. Зато и лапы свои грязные тоже вернул на место, оставив Нику в покое.

Однако праздновать победу было рановато. В воздухе, несмотря на яркий солнечный день, начала сгущаться тьма. Она извивающимися змеями появлялась из ниоткуда, словно сам воздух, дрожа от омерзения, выдавливал ее из себя.

Лицо Дюбуа, и так не блещущее красотой, стало просто чудовищным. Ноздри приплюснутого носа раздувались, толстые губы словно вывернулись наизнанку, обнажив… красные зубы!

А вот глаза стали белесыми, похоже, мужчинка лихо управлялся с глазными яблоками, гоняя их во всех направлениях. Сейчас он явно развернул их на сто восемьдесят градусов.

Дюбуа поднял голову к небу, затряс невесть откуда взявшейся погремушкой и завыл какой-то монотонный речитатив.

Все присутствующие застыли, словно в детской игре «Замри». Лешка, так и не поднявшийся с колен, медленно завалился на бок.

А я… Я вдруг почувствовала, как немеют мои руки, прижимающие к груди дочь. Как становятся желеобразными ноги. Как меня неудержимо тянет к земле…

– Мама! – тихий, едва слышный шепот. Маленькая ручка на щеке. – Мама, посмотри на Нику!

Я с трудом, физически ощущая скрип заржавевших шарниров, перевела взгляд на дочь. И на какое-то мгновение исчезла в широко распахнутых, налитых черным цветом глазах.

Оказывается, черный цвет бывает разным! Если вокруг монструозного Дюбуа пульсировала холодная и жестокая тьма, то в расширившихся зрачках моей дочери переливался мягкий уютный бархат.

Который и стер с меня наваждение.

Я осторожно осмотрелась. Дюбуа тряс погремушкой и завывал, Лешка без движения лежал на земле, остальные мерно раскачивались и притопывали, словно читающие рэп пингвины.

Отлично, все при деле. Самое время уйти по-английски, не прощаясь. Прости, родной, что оставляю тебя здесь, но я обязательно вернусь. Ты взрослый, ты сильный, ты продержишься. А сейчас мне надо спасать дочь. Похоже, весь сыр-бор был затеян именно из-за нее.

Я медленно, стараясь не дышать, двинулась вдоль корпуса автомобиля. На это никто не обратил внимания, всеобщий транс продолжался.

Опаньки! Оказывается, если не смотреть в глаза Ники, желание присоединиться к пингвиньему рэпу наваливается с грацией медведя гризли. А как же мне быть? Если я все время буду смотреть на дочь, то как я пойму, куда бежать?

Включи периферийное зрение, курица!

Так и сделала. В целом получилось неплохо. Перед глазами – личико моей малышки, а там, на периферии, – деревья, дорожка, ворота. Я с максимально возможной скоростью продвигалась к вожделенным воротам, они уже почти рядом, почти!

Чудовищная боль в затылке, вспышка света, расширившиеся от ужаса глаза Ники и – все.

Меня, кажется, больше нет.

Я же говорю – не дождетесь! Есть я, есть! И даже не болит ничего, что, конечно, странно, но расстраиваться по этому поводу было бы глупо. Скучать по дикой головной боли, щедро приправленной тошнотой? Нет уж, спасибо.

Почему тошнотой? Удар такой силы, какой обрушился на мою многострадальную голову, обязательно волочет за собой мешок разнообразнейших гнусных последствий, среди которых максимальный вес имеет сотрясение мозга и как следствие тошнота и боль.

А у меня ничего не болит. И не тошнит. У меня что, нет мозга?! Был же недавно, я точно помню!