Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша

— Ничего. Он мне нужен.

— А ты?

— Я пока с Микой посижу.

— Толку от него!

— А ты поторопись!

— Ладно.

Белка честно поторопилась. Не прошло и десятинки, как предводительствуемые Белкой Шандер и Лукиан выскочили из-за угла караулки. Увидев Стефана, оба облегченно вздохнули.

— Что случилось? — Гардани выглядел сразу радостным и озадаченным. — Ты…

— Мне стало полегче, вот и я спустился. Дело не во мне. Мариту куда-то выманили подложной запиской.

— Почему ты так думаешь?

— Мика говорит, она пошла на свидание к Роману, но Роман и Рене около полудня уехали в монастырь Триединого. Эркарда убили, может, девочка что-то видела и теперь кому-то опасна.

— Скорее уж глянулась кому, — проворчал капитан «Золотых», — но искать надо.

— Поднимайте всех! Это приказ. Пусть обыщут весь замок. Не нравится мне это.

— В последнее время мне не нравится все. — Лукиан был явно встревожен. — Надо бы взять собак.

— Верно. Мика, живо на псарню! Пусть сюда бегут Пишта и Янек. Со сворами.

Мика, преисполнившись собственной значимости, помчался исполнять поручение. Со всех сторон в садик сбегались «Серебряные» и «Золотые». Увидев принца, многие расплывались в улыбке, и Стефан почувствовал — его любят. До болезни он о таких вещах не задумывался, а теперь на глаза так и норовили навернуться слезы; хорошо хоть прятать их пришлось недолго. Садик быстро опустел, и на скамейке остались лишь Белка и Стефан, да у причудливых кованых ворот мыкался десяток воинов, оставленных Шандером на всякий случай.

2

Рене и Роман почти бежали через ухоженный монастырский двор. Пожилой настоятель с трудом поспевал за быстрыми гостями, но старался отвечать на вопросы кратко и точно.

— Когда вы его нашли?

— Около полудня… Его высокопреосвященство… просиживал в библиотеке с утра и до глубокой ночи и не любил… не любит, когда его беспокоят. Последним его видел брат Антось… принес после утренней службы блюдо черешен. Он у нас… около пятнадцати лет и очень предан… его высокопреосвященству… Дверь была заперта изнутри на засов… Его высокопреосвященство часто так делает.

— Он кому-то не доверяет?

— Все дело в собаке, которую он, простите, очень баловал… Пес научился открывать лапой дверь и не питал… никакого почтения к древним фолиантам. — Настоятель позволил себе улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. — Изгонять сие животное из хранилища его высокопреосвященству… надоело, и он стал запираться.

— А где собака сейчас?

— Мертва. Застрелена из арбалета. Кто сие сотворил… не ведаем.

Настоятель был так потрясен несчастьем, что ему и в голову не пришло спросить, по какому праву светские врываются в монастырь и требуют ответа. Впрочем, было в герцоге Рене нечто, заставлявшее повиноваться ему без лишних слов. Монастырский целитель, суетившийся у кардинальского ложа, это тоже почувствовал и покорно отошел в сторону, давая дорогу эландцу и сопровождавшему его либеру. Роман склонился над хрипящим в агонии телом, узнавая и не узнавая того человека, с которым разговаривал еще вчера.

Иннокентий был без сознания, в углах губ пузырилась кровавая пена. Роман поднял сведенную судорогой руку, взглянул на ногти и тут же опустил. Что-то предпринимать было поздно.

— Что скажете, отец?

— У его высокопреосвященства больное сердце, слабые жилы… он всегда весной жаловался на легкие, но мы не ждали несчастья так скоро…

— Вы осмотрели его руки?

— Нет, налицо все признаки легочного кровотечения…

Так, значит, руки они не осмотрели, впрочем, это ничего бы не изменило. Собаку убили не зря…

— Думаешь, яд? — Герцог железной хваткой сжал плечо барда.

— Я не думаю, я уверен. Эркард выпил яд вчера днем, к полуночи все было кончено. Кардинала, видимо, отравили утром…

— Значит?

— Он умрет в течение часа, — с трудом произнес Роман. — Это Агва Закта… Церковный яд… Его используют для казни отступников из числа бывших служителей Триединого. Противоядия не существует. Кажется, что человек умирает от недуга, которому подвержен. Правду можно узнать по метке между средним и безымянным пальцами. Потом исчезает и она. Агва Закта хранится на случай, если кто-то из клириков впадет в ересь. При Циале Благословенной к этой мере прибегали довольно часто, при последних Архипастырях, хвала Великому Лебедю, такого не случалось. Если не ошибаюсь, секрет изготовления яда за пределы Церкви не выходил, но о его существовании известно многим.

— Святой отец, прошу вас, проверьте, не пропал ли ларец с ядом. — Рене говорил почтительно и негромко, как говорят с духовными особами у постели умирающего, но настоятель отреагировал с рвением новобранца, исполняющего приказ десятника. Впрочем, он мог просто воспользоваться случаем и улизнуть от тяжелого зрелища.

У постели кардинала остались Роман, Рене, старенький медикус, да жалось по стенкам несколько охваченных ужасом монахов. Иннокентий, лежавший без движения, внезапно вскрикнул, изо рта хлынула кровь. Герцог схватил умирающего, с трудом удерживая бьющееся тело. Колет и рубашка Рене были залиты кровью, кровь забрызгала подушки, подчеркивая их белизну. Иннокентий никогда не был сильным человеком, но в свои последние мгновенья едва не вырвался из железных рук друга. Затем тело обмякло. Рене продолжал поддерживать умирающего, что-то приговаривая шепотом. Глаза его высокопреосвященства были закрыты, но он еще жил, затрудненное хриплое дыханье вырывалось из почерневшего рта, руки судорожно перебирали окровавленные простыни.

Роман вспомнил, что, по преданиям, Агва Закта порой наделяет умирающих провидческим даром. Те, кто знал свою судьбу, становились пророками чаще, потому-то казни с применением этого яда совершались за накрепко закрытыми дверями в присутствии избранных, а тут — монахи, бесполезный лекарь, служки да в придачу эландский герцог и балующийся магией эльф… Что-то будет сейчас? Словно в ответ, Иннокентий приподнялся на руках Рене и что-то зашептал, обращаясь к другу детства… По лицу Рене бард понял, что тот почти растерян, а кардинал медленно обвел прояснившимися глазами комнату, громко вздохнул и затих. Аррой осторожно опустил тело на подушки и поцеловал в лоб.

— Нам лучше уйти, святые отцы знают, что теперь делать.

— Монсигнор, — худенький темноволосый монашек робко взглянул на легендарного герцога, — монсигнор, вы весь в крови, вашу одежду надо сменить. У нас есть светское платье.

— Что? Ах да, конечно.

— Я провожу.

Громко ударил Черный колокол[42], оповещая, что его высокопреосвященство кардинал Таяны и Тарски Иннокентий окончил свое земное служение Триединому. Застигнутые звоном монахи опускались на колени, произнося предписанные молитвы. Рене поднявшейся суеты словно бы и не замечал. Он не молился, не богохульствовал, не клялся отомстить, ярко-голубые глаза оставались сухими, но Роману стало не по себе. Эльф слишком хорошо знал, что значит увидеть оборванной последнюю нить, связывающую с юностью, когда все было просто, понятно и светло, как ландыши и солнечный свет.