Поколение пепла - Алексей Доронин

Разумеется, она уставала. В городе был сильный дефицит медработников. Странно, но факт: еще в Убежище собралось видимо-невидимо студентов технических вузов, одних кандидатов наук было человек двести, не меньше двадцати докторов наук, один академик, но не было ни одного окулиста и всего один стоматолог. Были математики, химики, инженеры, ракетостроители, физики-ядерщики. Гуманитариев было меньше, но тоже хватало с избытком. Имелись и юристы, и менеджеры, и даже мерчендайзеры. Но если оценивать значимость отдельного человека для всего подземного сообщества, один стоматолог стоил всех вышеперечисленных вместе взятых.

Бориса берегли как зеницу ока. Он был уже немолод, и сердце у него пошаливало, поэтому Совет настоял на том, чтобы он понатаскал самых способных медиков в том, что касается лечения зубов. Мария тоже была в их числе. Теорию она знала еще с мединститута, а вот с практикой были проблемы. Несколько уроков пошли ей на пользу, хотя до совершенства еще очень далеко.

А как иначе? Случись с ним что – и всем им придется лечить зубы наговорами, приговорами и заговорами, как в старые добрые времена.

Завтра утром надо было идти читать лекцию молодежи. Неужели сама она уже не относится к этой категории?

«Готовить себе смену» – жутковатая фраза, но, если подумать – никто не вечен. На город надо обучить в объеме знаний фельдшера минимум человек пятьдесят…

В половине десятого в здравпункт пришел на своих ногах очередной пациент. Выглядел он неважнецки. Жаловался на тошноту, понос и температуру. Маша, как и любой бы на ее месте, в первый момент подумала на острую лучевую болезнь, которая в продромальном периоде давала именно такую картину, но интуиция и опыт заставили ее засомневаться в диагнозе.

После долгих расспросов пациент признался, что употреблял консервы, которые «нашел в подвале одного из домов на окраине».

Маша не поверила в эту сказку. Как минимум он должен был покинуть городскую черту, где все давно было зачищено. Но, может, он и не сам ходил. Даже ребенок знает, что в городе действует черный рынок, который осуществляет свое распределение, параллельное системе пунктов раздачи.

По хорошему счету, надо было сообщить кому следует. Тому же Масленникову.

Но не хотелось подводить людей. Ведь если устроят показательный «шмон», то полетит много голов. Узнают и про незаконные вылазки, и про неучтенный «хабар», а этим занимаются не только пропащие люди.

Даже если продукт был в герметичной упаковке, это ничего не значило: при неправильном хранении за это время он мог превратиться в мину замедленного действия. Хотя и насчет сохранности упаковки этот дурачина поручиться не мог.

Так как тяжелой дегидратации не наблюдалось, внутривенное вливание солевых растворов можно было не назначать, а ограничиться тетрациклином. Жалко, конечно, тратить. Антибиотиков мало осталось, а этот бы и без них выздоровел: ну, пропоносило бы его с недельку и отпустило, с виду бык здоровый. Но врачебный долг превыше всего. Пока, слава богу, никого тяжелого нет, можно и госпитализировать на пару дней. А там пусть идет работать. Добрая она сегодня.

Прогноз был, в общем-то, благоприятный.

Да, теперь работалось легче, чем в Убежище. Воспоминания о тех днях до сих пор иногда посещали Машу, да и ее коллег тоже. Тогда обычный график включал в себя несколько осмотренных покойников в день. Тогда она и сама уставала так, что по вечерам цветом лица напоминала труп…

В страшные первые дни в убежище Машеньке, тогда еще Чернышевой, а не Богдановой, приходилось иметь дело с сотнями больных, и чтобы привести в порядок нервы, пить приходилось не только валерьянку.

Здравпункт и мертвецкую соединял длинный и узкий коридор, который шел параллельно главному. Медработники мрачно шутили по этому поводу, что более здравую идею невозможно представить: пациенты идут в здравпункт, а оттуда сразу препровождаются в морг, не создавая ненужной паники снаружи.

Но эта шутка не имела под собой реальной почвы: катить каталку или нести носилки по узкому проходу было нереально – в нем не разошлись бы даже два человека средних габаритов.

Однажды, день на десятый, к ней привели девочку лет восьми с головной болью, сухим кашлем и отсутствием аппетита. Девочка оказалась ее тезкой. Чернышева измерила Машеньке температуру: 37.3 и успокоила родителей, сказав, что это, скорее всего, ОРЗ и никакой опасности нет. Это заключение одобрил и ее старший коллега, находившийся рядом. В Убежище, с его постоянной сыростью и холодом, это был самый распространенный диагноз. Порекомендовала соблюдать постельный режим, пить больше жидкости и т. д. и т. п. Голова у нее в тот момент была занята совсем другим: на вечер была назначена серьезная операция получившему сильные ожоги поисковику, ничего подобного она раньше не делала и даже не видела. Мария Александровна пропустила мимо ушей слова девочки про «мурашки по коже», посчитав это следствием повышенной температуры. Позже Маша вспомнила и как называется этот симптом: парестезия, и то, что он может являться признаком заболеваний нервной системы. Таких, к примеру, как бешенство. Но это было через неделю, когда маленькую больную уже не привели, а принесли на руках. Что-то странное творилось с ней: ее трясло и подергивало, она не могла усидеть на месте ни секунды, и матери приходилось крепко держать дочку за плечи, чтобы Мария Александровна смогла осмотреть ее и прослушать. Теперь стало ясно, что предыдущий диагноз был неверен. Именно тогда Маша увидела на запястье затянувшийся укус явно крысиных зубов.

В Убежище не оказалось антирабической[14]вакцины, чтобы осуществить экстренную прививку. Девочка была обречена на медленную смерть и все, что могли сделать врачи, это облегчить страдания уколами обезболивающего.

В тот день было не много больных на стационаре, и девочку положили в отдельную палату. Как только Машеньку вынесли из ярко освещенного кабинета в полутемный коридор, она сразу успокоилась и перестала дрожать. В тот день было не много больных на стационаре, и девочку положили в отдельную палату. Как только Машеньку вынесли из ярко освещенного кабинета в полутемный коридор, она сразу успокоилась и перестала дрожать. В палате было еще темнее: пятидесятиваттная лампочка под грязным плафоном почти не давала света. Ее давно бы надо было заменить, но все руки не доходили.

Чернышева регулярно навещала маленькую пациентку. Скоро она заметила, что, стоит открыть дверь в коридор, как девочка зажмуривается, вздрагивает и отворачивается. Громкие шаги санитаров за дверью, голоса, попытка поправить одеяло или измерить температуру, – все вызывало у нее дрожь и крики.

Маша знала, что инкубационный период у бешенства длится в отдельных случаях до года, но только наступившая на третий день после госпитализации гидрофобия развеяла все иллюзии. Это был приговор, и никто не мог ничего изменить. Иногда наступали краткие светлые промежутки, и казалось, что девочка идет на поправку, но все они сменялись ухудшением. В понедельник у больной началась повышенная саливация: «пена у рта», она отказывалась от воды и пищи, температура поднялась до 40.6 ºС. Наступил паралич лицевых мышц и голосовых связок – она больше не кричала, а только молча лежала, отвернувшись к стене.