Красные камзолы. Капрал Серов: год 1757 - Иван Ланков

– Нет.

Вот так. Коротко, ясно, без всяких этих своих вывертов. Просто – нет.

– Почему?

Мужик сунул руку в пакет, достал оттуда беляш, завернутый в бумажную салфетку, и начал жевать, пачкая жиром густые неопрятные усы.

– Могу и помочь. Если попросишь. Право на ответный ход у нас с тобой есть, – промямлил толстый набитым ртом, – но прежде чем попросишь, хочу рассказать тебе кое-что. Выслушаешь?

Я покрутил банку пива в руке. Когда-то она меня спасла, если верить старому. Или это просто такая визуализация, а на самом деле происходило нечто другое? Если отхлебну – вдруг тогда именно этого глотка не хватит Никите?

– Говори.

Толстый бросил надкушенный беляш обратно в пакет и вытер жирные пальцы о брюки, размазав не до конца впитавшиеся в ткань хлопья пивной пены.

– Я тебя тогда предупреждал. А он, – мужик ткнул пальцем куда-то за окно, – предупредил своего. Вы встретились. Вы были совсем рядом друг с другом. И оба слышали наше предупреждение. Помнишь?

Это когда такое было? Неужели там, у Таилово?

– Я думал, что ты мне про развилку посигналил. Так это значит… – я резко выпрямился. – Да как так-то! Я ж его только со спины видел, и то издалека! Ты не мог хоть на минуту раньше свой дурацкий гудок дать, старый?

Какое же у него мерзкое лицо. Вроде бы мужик как мужик, но эти нечесаные седые лохмы, грязные усы…

Толстый издевательски захихикал в ладошку:

– Вспомнил, ну надо же! – и тут же продолжил уже серьезным голосом. Ритмично, монотонно, слегка покачивая толстым пузом в такт словам: – Он дал сигнал своему. Я дал сигнал тебе. Он понял, что ты рядом. Он смотрел на ваши сани и запомнил Никиту. А Никита запомнил его. А ты лежал, закопавшись в тулуп, и дрых как сурок. Глазами тебя не увидели. Но его игрок прочитал твой сигнал и понял, что ты начинающий стабилизатор. Я прочитал его сигнал и понял, что он опытный баламут. В следующий раз он увидел тебя с Никитой на той площади и узнал его. Теперь понимаешь?

Я помотал головой, и толстый продолжил:

– Если Никита умрет – он будет уверен, что мой стабилизатор погиб. Если выживет – его добьют. Ну или поймут, что ошиблись, и стабилизатор кто-то другой.

– И что, если поймут, что ошиблись, – будут снова искать меня? Так пусть ищут, делов-то!

Мужик отрицательно махнул головой:

– Если они подумают, что тебя больше нет – они станут делать ходы без оглядки на мои права. Толку-то с моих прав, если мне ходы делать некем, верно? А мы с тобой не самые богатые люди в этой гонке, малец. Запас ответных ходов мне позарез нужен!

Я расстроенно посмотрел в окно.

– А что он делал в Мариенбурге? Специально на меня охотился, что ли?

Толстый мужик усмехнулся, выпрямился и даже как-то немного подбоченился.

– Приехал узнать про меня побольше, малец. Вишь какая штука… Это место силы. Моей силы. Когда-то давно там воевал мой любимчик, мой первый баламут, моя гордость. В те годы Юнас – помнишь этого неудачника? – послал стабилизатора против моего баламута. И там, в Мариенбурге, они сошлись в поединке. Был большой взрыв, крепость обратилась в руины. Какая ирония судьбы! А его баламут, которого он ввел вместо своего погибшего стабилизатора, – тоже погиб от взрыва. Два-ноль в нашу пользу, малец. Мой баламут поверг их стабилизатора, мой стабилизатор поверг их баламута. Чистая победа.

Я задумался.

– Как-то не звучит, старый. «Баламут» и «стабилизатор» – слова из разных словарей. В слове «стабилизатор» и слогов больше, и по стилю никак не выходит антонимом к «баламуту».

Толстый мужик заржал во весь голос.

– Вот теперь я тебя узнаю, малец! Гуманитарий! Как есть гуманитарий! Нет чтобы спросить: а что прочитал их баламут на месте моей силы? Как это делается? Что это вообще означает – место силы, баламут, стабилизатор? Спросил бы, кто был до тебя, что творил, как умер. Ну или хотя бы посоветовался, что делать с Лопухиной. Но нет! Тебе это неинтересно! Ты лучше будешь придираться к терминологии. Я ему не то слово выбрал, гляди-ка! Не звучит оно, ишь ты как! Здорово, малец. Изумительно, можно сказать!

– Станция Синево! – раздалось из динамиков, и электричка начала сбавлять ход.

– Я все сказал, малец. Решай.

Никита умер через три дня. Старый лекарь тогда еще сказал:

– Обычно с такими ранами отходят уже в первую же ночь. А он вон сколько протянул. Я уж было подумал – случилось твое чудо, Георгий Иванович. Мнилось мне, что кризис миновал, что выкарабкается солдат. А оно вишь как… На все воля Божья!

Похоронили Никиту на городском кладбище, прибывший с пушкарской командой полковой священник прочитал заупокойную, водрузили на могилу деревянный крест работы Семена Петровича, помянули.

Ефим, глядя на мою смурную рожу, старался поддержать, искал нужные слова…

– Вот теперь ты начальный человек, крестник. Научись с этим жить. На все воля Божья.

И от всех такое – на все, мол, воля Божья. Эх, знали бы вы, чья это воля на самом деле… Тоскливо, братцы.

А им чего? Они здесь все фаталисты. Сказал: на все воля Божья, перекрестился, и все стало, как раньше. Будто и не было никогда человека, а его место в строю занял солдат из десятой роты.

Хотя… Все-таки после той ночи что-то поменялось. Люди перестали относиться к караульной службе как к пустой формальности. И если еще неделю назад заступающие в караул в первую очередь пудрили парики, делали их белоснежными и нарядными, то теперь сначала проверяют мушкеты. А капралы и ундер-офицеры постоянно обходят рундом пары постовых и раз за разом заставляют солдат повторять статьи воинского артикула.

Днем поручик Нироннен осмотрел тот барак для строителей, где мы устроили погром, и обнаружил среди батраков двоих беглых солдат. Прибывший в город вместе со штабом полка секунд-майор Стродс тут же записал их в полк и зачислил в десятую роту, где на марше случились наибольшие санитарные потери. О том, чтобы вернуть этих солдат в Нарвский полк, откуда они бежали, никто даже и не подумал.

Вот так вот. Пройдя всего лишь сотню верст, полк уже недосчитался нескольких нижних чинов. И если у нас солдат погиб в бою, на боевом посту, во время схватки с бандитами, то в десятой и восьмой ротах людей свалила простуда. Троих – насмерть, еще где-то десяток оставили в придорожных деревнях на излечение.

Семен Петрович все это время носился по делам капральства как ужаленный. И подменял меня у постели Никиты, когда надо было на службу, и еду готовил на обе артели, и новичкам помогал усердно и вдумчиво, а не тяп-ляп, как раньше… Выслуживался как мог, в общем.

– Жора, Христом Богом тебя молю, не посылай в нестроевые! – сказал он мне наутро после тех событий.