Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы - Георгий Дерлугьян

Идея заручиться помощью России постоянно витала с 1550-х гг? когда войско единоверных православных утвердилось в Астрахани и вышло на подступы к Дагестану. Впервые в истории на Кавказе появилась третья имперская сила, причем пришла она с севера, поборов традиционную и для всех кавказских народов угрозу степняков.

Однако давайте рассуждать трезво. Московиты зачитывались мифическим «Сказанием о царице Динаре» (т. е. грузинской Тамаре), поражаясь, что за басурманскими землями, оказывается, сохранились православные царства. Русские послы, навещавшие Грузию со времен Ивана Грозного, неизменно преувеличивали союзнический потенциал кавказских христиан, и еще более – возможности самой русской державы. Но взгляните на карту. Кавказ высится неприступной стеной, которую крайне трудно преодолеть даже сегодня. Если вам не доводилось любоваться суровыми красотами Дарьяльского ущелья или древней Дербентской крепостью, запирающей горловину между отрогами дагестанских гор и пустынным берегом Каспия, припомните хотя бы сочинские пляжи. И прикиньте, можно ли по этим узким, зыбучим пляжам протащить обоз с пушками. Учтите, что вы при этом более не видите малярийных болот, осушенных при советской власти. Не зря декабрист Бестужев-Марлинский, сосланный в Гагрский гарнизон, заклеймил те места «проклятой теплой Сибирью».

Россию постоянно обуревали внутренние проблемы. Иван Грозный среди Ливонских войн и опричнины не мог отрядить достаточно стрельцов на выручку единоверным грузинам. Что говорить о Смутном времени, когда в Грузии боролся Георгий Саакадзе? Войско Петра в 1722 г. действительно входило в Азербайджан почти без боев – потому что именно в тот момент афганским племенам удалось захватить сефевидскую столицу Исфаган. Однако к концу петровского правления Россия была разорена не столько шведской войной и реформами, сколько безумным проектом строительства новой столицы на Неве. Вдобавок традиционный соперник Ирана, турки, сами стремились заполнить геополитический вакуум на Кавказе и грозили отрезать русские войска от тылов. В тот раз армянские князья-мелики Карабаха и грузинские цари жестоко поплатились за свою готовность встретить русских – которые до них так и не дошли. Даже Екатерине на пике потемкинских побед оказалось не до спасения грузин от очередного нашествия персидских кызылбашей, ибо в самой России разразилась Пугачевщина. Затем на престоле оказался взбалмошный Павел… Честно признаем, что как в самой Грузии сегодня воспроизводится алгоритм феодальной междоусобицы, так и в России воспроизводится непоследовательность политики, чьи цели и возможности столь же бездумно преувеличиваются.

Средневековье в Грузии закончилось лишь после 1801 г. Российское самодержавие наконец стабилизировалось, а Грузии, надо признать, очень помог географический факт расположения ее столицы на другом конце единственного пути через Кавказский хребет, который стал называться Военно-грузинской дорогой. В принципе, центр российской администрации мог оказаться и где-нибудь в карабахской Шуше, поближе к новым границам, либо наоборот, в Ставрополе или Моздоке. Но у Тифлиса (как стал называться тогда Тбилиси) было все же явное стратегическое преимущество.

Знаменитого очарования, однако, в Тифлисе еще не было. Русские офицеры сетовали на скуку и одичание столицы нового наместничества. Последнее персидское нашествие на поколение оставило город в развалинах, населенным по сути беженцами и погорельцами, притом на 90 % армянами. Османо-персидские войны объясняют печальный парадокс, что в то же самое время население Еревана на 80 % состояло из мусульман, чьих потомков уже в советские времена назовут азербайджанцами.

Приток армян начался еще в XI в. и продолжался по мере того, как христианское население вытеснялось завоевателями с Армянского нагорья. Грузинские цари обычно приветствовали таких беженцев и даже специально для них отвели город Гори. Горожане-армяне занимались ремеслами и торговлей, платя грузинским царям неплохие налоги. Но для грузинских крестьян и мелкого дворянства армяне выступали противной стороной на городском рынке, следовательно, хитрованами и наживалами.

Об этнических стереотипах лучше всего говорить без политкорректного стеснения, но при этом не сходя с рационально-социологических позиций. Записки русских и европейских путешественников по Кавказу полны презрительных слов обо всех кавказских «туземцах». Конечно, многие из этих авторов, особенно не всегда уверенных в своей европейскости русских, таким образом тешили собственную принадлежность к просвещенной современной элите. Наблюдается, тем не менее, четкое отличие в характеристиках тифлисских армян («сноровистые, оборотистые, хитрые, расчетливые») и грузин («беспечные, веселые, ленивые, суеверные»).

Конечно, простодушных и косных армян в избытке можно было наблюдать там, где еще сохранялись армянские деревни и традиционный сельский уклад. Откройте хотя бы «Раны Армении» известного интеллигента-просветителя Хачатура Абовяна. В этническом стереотипе, как правило, происходит подмена социально-классовой роли якобы национальным характером. Тифлисские армяне были именно бюргерами-горожанами и агентами рыночных отношений, наступавших на исконный сельский уклад грузинских дворян и земледельцев. Пресловутая праздность грузин имела вполне рациональную мотивацию. Дополнительные усилия в натуральном хозяйстве, к тому же отягченном крепостничеством, чреваты завистью соседей, порождающей деревенские сплетни, мелкое воровство, а то и поджоги, и вдобавок вполне могли побудить барина увеличить оброки. Куда безопаснее слыть бедным и простодушным, как все. Известный американский крестьяновед Джеймс Скотт называет такую поведенческую стратегию «оружием слабых», по примеру бравого солдата Швейка.

Грузинское крепостничество разительно отличалось от русского необременительными и почти отеческими отношениями. Акакий Церетели не без поэтической ностальгии вспоминал детство в имении, где хозяйство фактически вела его мать, а отец только спал, ел и пил с друзьями. Обслуживало их неимоверное число поголовно ленивой челяди. Для большинства грузинских крепостных было выгоднее откупиться от барских притязаний, предложив одного из своих детей в слуги («все сыт будет»), от чего барин по традиции не мог отказаться. При этом один из крестьян согласно некоей дедовской привилегии платил годовой оброк размером всего в пол-яйца: на Пасху он торжественно являлся с крашеным яичком, тщательно его чистил, разрезал пополам и подносил дань хозяину, после чего они целовались.

Такие пасторальные картинки типичны для аграрных систем, лишенных выхода на рынок. Работы американских историков показали, что на старом Юге патриархальные отношения между плантаторами и рабами-неграми действительно имели место – но только в тех местностях и в те периоды, когда плантационное производство не сулило рыночного дохода. Раба, как и крепостного, ведь нельзя уволить. Жестокость русского (и, еще раньше, польского) частного крепостничества прямо связана с выходом на мировые рынки, когда возникала экономическая рациональность крайних степеней эксплуатации.

С точки зрения царских генералов и администраторов, крепостное право по-грузински выглядело едва не распутством. Наместничество, как любая структура колониального управления, должно было в идеале само себя содержать, если не приносить доход в центральную казну. Но как собирать налоги в стране, где до 1840-х гг. практически не было денежного обращения, а монеты, если и встречались, то турецкие? Как кормить армию, если местные крестьяне вместе со своими сомнительного статуса дворянами настаивают по какому-то своему обычаю на натуральных поставках кукурузы и фасоли, от которых русские солдаты могли и взбунтоваться? Как научить такой народ подлинному почитанию начальства? Добавим, что русское начальство, особенно в нижних чинах, было плоть от плоти того, что увековечено в гоголевском «Ревизоре» – у которого «рыльце в пушку» и вдова сама себя высекла. Такими вот культурно-хозяйственными коллизиями в основном и объясняются периодические восстания против установления русского владычества, которые сегодня в грузинских учебниках представляются борьбой за национальную идею.