Сладострастие бытия - Морис Дрюон

Викариа любил снимать фильмы с участием неизвестных актеров. Он славился тем, что, как говорили, находил своих героев «на улице». И если ему надо было найти исполнителя роли рабочего, он три дня проводил на заводах, подбирая такого рабочего, какой был ему нужен. «Если я вывожу на экран новый персонаж, надо, чтобы его лицо никому не было знакомо,– объяснял он.– Госпожа Карин Хольман очень талантлива, но госпожа Карин Хольман уже снялась в двадцати шести фильмах, у нее есть “кадиллак” и норковое манто, и все это знают. И если я заставлю ее играть роль бедной девушки, кто этому персонажу поверит? Я не могу видеть, как в театре только что сраженный пулей артист поднимается с пола после того, как опустят занавес, а потом выходит кланяться публике. Я не хочу, чтобы мне говорили, что госпожа Хольман переоделась в бедную, а когда на экране появится надпись “Конец фильма”, госпожа Хольман снова сядет в свой “кадиллак” и уедет. Говорят, что я реалист. Но нет же, я всего лишь наивный человек, и я работаю для таких же наивных людей, как я сам. А они не желают, чтобы их иллюзии были развенчаны».

И вот уже целый месяц они с Гарани безуспешно старались подыскать кого-либо, кому можно было поручить исполнение роли Анджелы, юной лоточницы, которая была второй героиней в их фильме.

– Ты действительно великий человек, Витторио! – сказал Гарани.– Я вижусь с этой девчонкой по четыре раза на день и как-то об этом не подумал. А ты видишь ее впервые и сразу находишь то, что нам нужно.

– Я обратил на нее внимание только из-за того, что ты мне сейчас о ней рассказал.

– И только теперь я удивляюсь, почему это я,– продолжал сценарист,– подсознательно дал Анджеле выражения и жесты Кармелы: ведь я и не догадывался, что именно она служила мне прототипом.

– Я почти уверен, что она очень фотогенична,– сказал Викариа.– Сможет ли она играть, вот в чем весь вопрос.

Кармела вышла из стеклянной клетки, неся перед собой обед для Санциани: тарелку, накрытую другой. Гарани знаком подозвал ее к столику.

– Ты знаешь, кто такой доктор Викариа? – спросил он.

– О, конечно,– ответила Кармела, смущенно улыбнувшись.– Я часто вижу фотографии доктора в газетах и видела еще один раз, когда он заезжал за вами в отель...

Мужчины молча разглядывали ее. Сам Гарани никогда так на нее не глядел. Он размышлял, под каким углом ее черты будут более оттенены в свете, и представлял себе, как она предлагает туристам контрабандные сигареты на Кампо-дель-Фьори. Кармелу смутил этот новый для нее взгляд, и в душе ее вновь зародилась надежда и одновременно беспокойство. «Неужели он говорил обо мне? Неужели он хоть чуточку интересуется мной? А почему доктор Викариа тоже смотрит на меня как-то странно?»

– Ты не хотела бы сняться в кино? – спросил Гарани.

Если бы он даже предложил ей выйти за него замуж, она не вздрогнула бы так сильно, как после этих слов. Пальцы ее сжали тарелки так сильно, будто она боялась их уронить. Несколько мгновений она слышала только гомон голосов ресторана, и на этом фоне раздался неестественно громко голос Нино, который, проходя мимо нее, крикнул:

– Бифштекс по-флорентийски для доктора Альбертини!

Она ничего и никого не видела, но чувствовала, что все смотрели на нее.

– Вы смеетесь надо мной, доктор? – сказала она наконец.– Разве я смогу?

– Вот доктор Викариа думает, что можно попробовать.

– Меня... такую, как я есть... О, спасибо, спасибо, доктор!

– Только попробовать, посмотреть, что получится,– сказал осторожный Викариа.– Ты сможешь прийти в студию завтра во второй половине дня?

– Но завтра не мой выходной... Что же делать?

Гарани и Викариа улыбнулись.

– Не беспокойся, я поговорю с администрацией отеля,– сказал сценарист.

– Нет,– произнес Викариа, отрицательно покачав головой.– Когда у тебя будет выходной?

– В четверг, доктор.

– Вот в четверг и приходи.

Поскольку Кармела несколько минут разговаривала с самим Викариа, на нее стали поглядывать посетители ресторана. Все принялись строить догадки о причинах и теме разговора, стараясь докопаться до истины. Сидевший в глубине зала Тулио Альбертини, положив, как всегда, свою бесстрастную ладонь на ладошку Карин Хольман, шепнул:

– У Витторио в фильме есть, видно, роль горничной, кажется, он распределяет роли по объявлениям в разделе «Предлагаю услуги».

Киноактриса из пятьдесят пятого номера, поболтавшись четверть часа между столиками и так и не найдя никого, кто пожелал бы пригласить ее выпить, только что закончила в одиночестве свой обед и, проходя мимо столика, бросила:

– Чао, Витторио... Чао, Марио...

Потом, повернувшись к Кармеле, ядовито и высокомерно произнесла:

– Слушай-ка, Кармела, ты принесла из чистки мои блузки?

– О, это невозможно, синьора,– тихо ответила Кармела.– Вы ведь отдали их мне только сегодня утром.

Викариа прищурил глаза, наклонил свою красивую, посеребренную сединой голову и очень спокойно сказал киноактрисе по-французски:

– Если у меня будет роль потаскухи, я непременно приглашу вас. Вам даже не надо будет разучивать роль.

Кинозвезда улыбнулась, стараясь сделать вид, что принимает его слова за лестную шутку, и ушла.

– Значит, мы с тобой прощаемся до четверга,– сказал Викариа Кармеле.– Синьор Гарани объяснит тебе, как до нас добраться. Но пока никому ничего про это не говори.

– Спасибо, спасибо, доктор,– повторила девушка.

И убежала, застыдившись собственной радости.

– Но почему ты не сказал ей прийти завтра? – спросил Гарани, когда девушка ушла.– Мы ведь должны торопиться!

– Мы всегда торопимся сделать недоброе дело,– ответил Викариа.– Если ты попросишь отпустить завтра это дитя, об этом узнают все в отеле и вся прислуга только об этом и будет говорить... А если проба окажется неудачной? Мало того что она сама разочаруется, так еще и весь персонал будет над ней потешаться. Мы не имеем права поступать так жестоко... Да и потом, у меня такое впечатление, что эта девочка влюблена в тебя и что ты об этом ни разу не подумал.

– Ты полагаешь? – удивленно спросил Гарани.

Кармела бегом пересекла небольшую площадь и, не останавливаясь, взлетела к себе на шестой этаж. Ей хотелось танцевать. По телу ее проходили волны радости, она едва сдерживалась, чтобы не запрыгать и не расхохотаться... На паркете коридора лежали пятна солнечных лучей, а через щели над дверьми пробивались узенькие полоски света. В руках она по-прежнему держала тарелки. Конечно, она никому ничего не скажет. Ни толстухе Валентине, ни киноактрисе – никому... кроме графини.

Она забыла постучаться.

– Вот ваш обед, синьора!

– Ах! Вы пришли очень вовремя, госпожа Шульц! – воскликнула Санциани.– У меня к вам столько вопросов. Присаживайтесь!