Несовершенные любовники - Пьеретт Флетьо

«И не вздумай забивать себе голову ерундой и пытаться отыскать этого парня, Рафаэль, я даже имени его не знаю. Да, сделала глупость, молодая была, тебе что, описание его внешности требуется? А потом я встретила твоего отца, мужчину моей жизни, он настоял, чтобы ты родился, усыновил, вот только не успел воспитать, поскольку быстро умер».

— А вот бабуля с Карьеров говорила…

— Я запрещаю тебе разговаривать с этой сумасшедшей старухой и не хочу, чтобы ты обсуждал мою жизнь с близнецами, понял?

Я-то понял. А вот близнецы? Насколько сильно они верили в басню об общем отце? С какой стати стали бы придумывать сказку о сводном брате, если у них уже есть двое, не считая сестры? Но возвратимся к Тиции.

— Тиция не может иметь детей? — спросил я наугад.

— Она не хочет.

— Но почему?

Ответа не последовало.

Они начинали меня серьезно раздражать. Историю их матери я уже знал из рассказов Люси, стариков Дефонтенов и городских сплетен: сложно протекавшая беременность, преждевременные роды, так как госпожа Ван Брекер, какой бы красивой и подвижной ни выглядела, рожала уже не молодой. Она была старше Бернара лет на десять и больше не хотела иметь детей, возможно, она забеременела лишь по настоянию Бернара, но, так или иначе, появление на свет близнецов не было для нее желанным событием, и они, по-видимому, это остро чувствовали. Ладно, в конце концов, у каждого своя история появления на свет, моя тоже далеко не блестящая, однако я не делал из этого большой трагедии. А уж им-то на что жаловаться? Они богаты, красивы, и, к тому же, их двое.

Внезапно меня озарило, в голове всё прояснилось, пелена спала с моих глаз, и я почувствовал стопроцентную уверенность, что знаю причину.

— Тиция боится, что у нее родятся близнецы?

Округлившиеся глаза, пристальный взгляд — передо мной стояли две статуи.

— Она опасается осложнений?

— …

— Потому что вы на самом деле не двойняшки.

— …

— Вас было не двое, а трое.

— …

Тишина. Как я узнал это?

И вот статуи ожили. Оживленный обмен репликами, словно меня не было рядом.

— Покажем ему? — спросила Камилла.

— Что?

— Вещицы.

— Ты помнишь, где они?

— Там, вместе с твоими рисунками.

Вещицы оказались документами и рентгеновскими снимками шеи и головы — всё это лежало в большом коричневом конверте.

— Вот, видишь?

— Что?

— Краешек зуба.

— Это зуб?

— Да, а вот это — волосок.

Я ничего такого не видел.

— Можешь почитать заключение врачей, если хочешь.

Но я не мог, не мог погрузиться в эти малоприятные бумажки, меня смущала уже одна шапка «Mount Sinai Hospital», и вообще, там все было по-английски.

— Давай, давай, — твердили они, — и посмотри еще это.

Их голоса, выражение лиц преобразились в мгновение ока. Они водили тонкими пальцами по строчкам, воскрешая одно за другим слова с непонятным звучанием, надувая с усердием губки, зачитывая фразы, которые, должно быть, выучили наизусть. А я заблудился в иноязычном тумане, растерялся от их голосов, которые стали настолько неузнаваемы, что, казалось, доносились из потустороннего мира.

— Вот видишь, — подвели они итог, — мы его просто слопали.

Они молча стали складывать свои сокровища в конверт, отшлифованными движениями передавая друг другу документы и снимки, словно меня здесь больше не было. Они совершали траурную церемонию, возвращая под саван брата-близнеца. Сколько раз они уже проделывали этот ритуал — эксгумацию останков, сопровождаемую одними и теми же словами и жестами?

Меня переполняли странные чувства. Потом они вышли из комнаты, чтобы отнести своего братика в мавзолей: коробку с рисунками Лео или другой тайник, который они меняли каждый раз после того, как извлекали конверт.

Третий близнец.

Как я узнал? Как догадался? Никто, разумеется, не посвящал меня в эту историю, как и их тоже. В тот вечер они больше ничего мне не рассказали. Однако потом все изменилось, я жил с таким чувством, будто всегда знал о содержимом коричневого конверта, об их головных болях и необычных отношениях с самого рождения, о рентгенах и обследованиях, которые им пришлось проходить в детстве, так как врачи обнаружили у обоих признаки присутствия другого эмбриона, точнее, зародыша, — «фантомного зародыша», phantom twin, — как гласил термин, дважды подчеркнутый на одной из страниц медицинского заключения. Явление, как я узнал позднее, не столь уж и редкое, но их случай был все же особенным, так как все трое, похоже, были близнецами. И мне казалось, что я давно знал, где и как они обнаружили этот конверт: ну, разумеется, вначале их мать положила его на свою огромную королевско-калифорнийскую кровать, а потом он случайно упал на пол и служанка-ямайка пылесосом задвинула его вглубь, под кровать. Маленькие ищейки нашли конверт, просмотрели рентгеновские снимки, почитали результаты анализов и спрятали все это среди своих вещей, забыв о случившемся. Но забыв лишь на время. И мне тоже казалось, что я только теперь вспомнил вместе с ними об этой тайне.

Голова моя по-прежнему была совершенно ясной, а перед глазами стояло: phantom twin.

Но вот эти маленькие засранцы вернулись, и в их прозрачных глазах я прочитал и немую мольбу, и радостное возбуждение, я даже сказал бы, провокацию, но я не знал ни что делать, ни что сказать, настолько был взвинчен, тысячи деталей роились у меня в памяти: «Ты не можешь себе представить, как мы рады, что снова с тобой, Рафаэль», «Ты нужен нам, Рафаэль», «С тобой нас трое, с тобой нам не страшно».

И вдруг, в один миг, они мне опротивели.

Мне стали противны их крупные, источавшие истому тела, их манера липнуть ко мне, прижиматься каждую минуту, бегать за мной в душ, на кухню или в спальню, мне осточертели наши перекуры в обнимку друг с другом. Мне было трудно дышать в их квартире, большое позолоченное кресло госпожи Ван Брекер жгло мне глаза, я задыхался от разбросанных, местами лежащих в два-три слоя, ковров. «Астрид они больше не нужны», — объяснили они. «Вы превратились в ее помойку!» — зло бросил я, и мы в очередной раз устроили драку. Согласен с вами, месье, что наши драки были своеобразной формой любви, хотя вы, конечно, сильно меня шокировали, когда спросили: «То, как вы третесь, кусаете друг друга, даете выход блуждающей энергии, что это, по-вашему, Рафаэль?»

В драках мы с Лео часто причиняли друг другу боль. Он посещал тренажерный зал в спортклубе своего отца, и хотя его мускулы не были накачанными, он превосходно двигался, а его ударов следовало опасаться. Камилла дралась еще больнее. Она была такая же сильная, как ее брат, но я не уклонялся от ее ударов, как в случае с Лео, а, наоборот, подставлял себя, искал ее тело, мне хотелось прижать ее к себе, удержать подольше в своих объятиях, но она была гибкой и скользкой, как ящерица, и через секунду в моих объятиях оказывался уже Лео. Я крепко держал его, дрожащего от злости, и пусть он не думает, маленькая пиявка, что я не ощущал, как были напряжены его мускулы, как твердый член упирался мне в бедро, а его тело застенчиво звало меня или, наоборот, нерешительно предлагало себя, а может, и то, и другое сразу, но мне было все равно, — хватка у меня будь здоров, и я мог бы в любой момент сломать ему руку, если бы Камилла не оттягивала меня за волосы. После таких драк мы еще долго испытывали неловкость и смущение.