Год в Ботсване - Уилл Рэндалл

— А почему бы тебе не составить программу для моего класса? — спросил Грэхем, обожающий свежие идеи. — Делай все, что пожелаешь. Боюсь, денег лишних нет, но у нас вполне приличная библиотечка, так что покопайся, посмотри, что получится. — С этими словами Грэхем поспешил на футбольную площадку — безукоризненно, как всегда, одетый в футболку с коротким рукавом, шорты цвета хаки, белые носки и кроссовки. Свисток на его шее так и болтался из стороны в сторону, когда он выкрикивал какие-то указания небольшому пыльному вихрю, который, как вскоре выяснилось, состоял из трех-четырех сражающихся за мяч мальчиков.

Угол актового зала, переоборудованный под библиотеку, был заманчиво украшен плакатами, демонстрирующими известные виды различных стран. В центре стены висела большая карта мира. Стараясь не увязнуть в воспоминаниях о местах, которые мне довелось посетить в прошлом, и пространных размышлениях о будущем, я задался вопросом, как бы познакомить своих учеников с жизнью всего земного шара.

Несколько детей молча сидели по-турецки на подушках, раскрыв на коленях книжки. Один маленький мальчик из первого класса, Ботле, воспользовался возможностью соснуть в этом тихом уголке школы — ручонки его, сложенные на круглом животике, ритмично опускались и поднимались. Перешагнув через него, я подошел к полкам. К моему удовольствию, здесь имелись многие из книг, ставших вехами моего детства: «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона, все части «Хроник Нарнии» Клайва Льюиса, «Посредник» Лесли Хартли, «Ребекка» Кейт Уигген, «Пятеро детей и чудовище» Эдит Несбит. Ни одна из них, впрочем, не отвечала моей цели — охватить весь земной шар.

А вот роман Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней» подходил идеально; издание, которое я обнаружил на самой нижней полке, оказалось сокращенным — из него была исключена трудноватая для понимания викторианская многословность. И вот мы на протяжении нескольких долгих и жарких африканских полудней сопровождали Филеаса Фогга и Паспарту в их чудесном путешествии вокруг планеты. Отмечая на висевшей на стене карте продвижение героев романа, дети неизменно дивились всем сооружениям, изобретениям и учреждениям, о которых они доселе и не знали. Из картона ребятишки сооружали поезда, основываясь лишь на собственном живом воображении да кое-каких моих жалких чертежах, выведенных мелом на доске. Хотя в школе имелся доступ в Интернет, изображения на экране, казалось, не придавали ученикам такого творческого импульса, как простое пачканье рук при создании этих объектов из различных материалов.

Бумажные океанские лайнеры, спущенные на воды пластикового ведра, частенько разделяли судьбу «Титаника». Оперные театры и музеи, казино и танцевальные залы — все это выносилось на серьезное обсуждение, прежде чем мы приступали к воссозданию данных объектов из мастики и ершиков. Разнообразнейшие флаги, мировые религии и политические структуры, до тех пор не доступные для детского воображения, — все это теперь осмысливалось и старательно описывалось в опрятных дневниках.

Во многих отношениях, после нескольких лет, проведенных в независимом и беззаботном бродяжничестве по земному шару, я наслаждался возвращением к упорядоченному миру школьной недели. Теперь я даже был рад опереться на полную определенность, коей является школьное расписание. Утро по моим стандартам начиналось здесь ужасающе рано: звонок на первый урок раздавался в семь утра, а сам день заканчивался вскоре после полудня, когда из-за жары, охватывавшей долины, становилось практически невозможно даже думать, не говоря уж о преподавании. Перемена посвящалась печенью и газировке, бесконечной беготне, крикам и смеху, а также рассекавшим горячий воздух мячам всех размеров. Поскольку столовой в школе не было, дети приносили с собой тщательно завернутые бутерброды или даже мисочки с кашей и сесчвой — традиционным тушеным блюдом из говяжьего фарша.

Грэхем уделял много внимания физической подготовке — возможно, даже слишком много, — и мы, кажется, вечно гонялись за мячом или просто друг за другом. Прогулки на природу смахивали на изматывающие пятнашки, иначе и не назвать стремительное продвижение по высоким высушенным холмам. Им, впрочем, однажды был внезапно положен конец, когда Грэхем и плетущиеся за ним дети да я натолкнулись на испуганного самца куду, который несся по тропе прямо на нас, спасаясь от какого-то пока не видимого хищника, мотая из стороны в сторону завинченными рогами. И когда в нескольких сотнях ярдов позади него вдруг раздался мощный ужасающий рык, дети, все так же сжимая листья и перья, которые они насобирали по дороге, развернулись и сломя голову понеслись назад к школе. Грэхем, возглавлявший группу, достиг школы первым. Основной принцип педагогики: нет ничего лучше личного примера.

Хотя во многих отношениях школьная жизнь здесь была такой же, как и в остальном мире, да и сама школа располагалась в городке, по западным меркам вполне «обычном», природная среда, вне всяких сомнений, наделяла ее уникальностью. Очень часто я прибывал на Старой Королеве-Маме на занятия первым. Заворачивая к школьным постройкам, я тои дело вспугивал стадо импал, пасшееся на редкой траве футбольного поля. Блеющие ягнята, такие красивые и изящные, с трясущимися ножками, неслись за своими родителями, стараясь подражать их величавым и грациозным прыжкам, и исчезали в зарослях колючего кустарника. Также регулярно, когда неумолимо поднималось солнце, обжигающий ветер, врывавшийся в классы и трепыхавший тонкую бумагу развешенных рисунков, приносил с собой сильный, порой даже нестерпимый запах гниющей плоти: это означало, что где-то, совсем недалеко, погибло какое-нибудь животное, — все это лишь часть непрерывного цикла рождения и смерти, который в Африке представлялся куда более реальным, куда более примитивным. Над нами кружила пара африканских ушастых грифов, ну просто эквивалент Берка и Хэра[60] в птичьем мире.

И все же довольно скоро подобная жизнь стала для меня вполне привычной. В такой маленькой школе было особенно легко не только запомнить всех детей по именам, но и характеры, и вскоре я уже встречался и беседовал с их родителями в магазинах или в «Старом доме». Большей частью меня приветствовали с распростертыми объятиями — и дети, и родители хотели узнать обо мне и мире, из которого я прибыл, как можно больше. Разумеется, и среди местных жителей попадались такие, кто много путешествовал. Некоторые подолгу работали в других африканских странах, в частности в ЮАР, но кое-кто ездил и много дальше. Начальник иммиграционной службы, отец Блессингса, даже учился в том же университете, что и я, хотя и несколькими годами раньше. Было довольно странно обсуждать с ним забегаловки Брайтона, взирая при этом на огромные стаи пеликанов на поросших тростником берегах Чобе.

Единственным мрачным пятном на небосклоне моего безоблачного существования были, пожалуй, чересчур регулярные явления ммэ Моквены, школьного инспектора. Грэхем ужасно ее боялся, и визиты этой дамы действительно были отвратительными. Инспекторша была выше меня по крайней мере дюйма на полтора, и это означало, что (даже в жару она обязательно носила чулки, что было, на мой взгляд, весьма глупо) она возвышалась над землей на добрых шесть футов и три дюйма. Ммэ Моквена была очень худой, одевалась в темно-синий костюм и блузу, носила очки из тонкого стекла, придававшие ей любопытствующий вид, а короткие волосы нагеливала в спайки. Ну просто оживший персонаж детских книжек. Куда бы эта дамочка ни шла, у нее всегда был с собой тонкий черный портфель, с которым она обращалась так, словно в нем содержались орудия пыток. Во время нашей первой встречи инспекторша водрузила его на учительский стол — она заняла мой стул — и неторопливо открыла два латунных замка. Затем извлекла из его недр тощую синюю папку с моим именем, написанным — на этот раз без ошибок — аккуратным почерком на белой наклейке в правом верхнем углу.