Избранные письма. 1854–1891 - Константин Николаевич Леонтьев

Onou! Mad<ame> Onou! Madame Onou!

Prouvez donc qu'on a eu raison de dire: «ce que femme veut – Dieu le veut!» Il faut que je suis nommé à Constantinople! Soyez donc femme! Ayez donc des entrailles pour moi; je n'exige pourtant de vous ni les entrailles d'une mère, ni même celles d'une épouse très éprise de son mari. Non! N'ayez pour moi les bonnes et fidèles entrailles que j'eusse eu (правильно ли?) pour vous et pour votre mari si, par hasard, vous étiez à Kozelsk sans place et surtout sans M. de Jomini et moi à Pétersbourg à côté de quelqu'un dans le genre de votre oncle. Vous avez juste assez d'esprit et d'imagination pour comprendre que je me serai mis en quatre pour vous être utile. Mais puisque с'est décidé depuis longtemps que vous êtes moins bonne que moi – mettez vous en deux, cela suffit.

J'ai eu un moment l'idée d'écrire aussi au Prince Gortchakoff lui même, pour lui rappeler l'histoire de ma mère, mais j'y ai renoncé sur le champ. J'ai eu peur de gâter l'affaire par quelque excès de zèle, et j'ai préféré livrer la question à son développement naturel sous les auspices de M. votre oncle.

Je n'écris rien à M. Ignatiew, mais j'écrirai une lettre res-pecteuse à Madame, en la priant de me rappeler au souvenir du Général. Enfin, comme il ne s'agit que de la sincérité de M. de Jomini, dont je ne doute pas et votre activité en ma faveur (dont je doute un peu), mais surtout de la volonté de Dieu qui peut inspirer à tout le monde des bons sentiments pour moi, je termine cette petite lettre le cœur un peu gros, mais l'esprit tran-qulle.

Adieu! Adieu! Adieu!

Mes respects profonds à Mad. la baronne; mille choses à M-lle Perdicary; j'embrasse Marika (qui m'a tout à fait oublié); j'embrasse Aleko (любопытный носик), j'embrasse Marie-Thérèse; je les aime et je les bénis.

Adieu, Madame Onou.

Votre dévoué C. Léontiew.

P. S. Ne croyez pas que j'ai oublié Афина pas même pour un instant! Mais s'est par égard pour le voisinage du nom de votre respectable tante, que je ne la cite qu'au post-scriptum. «Fleur des jardins d'Alep, que Bulbul en choisit pour chanter et languir sur son calice ouvert!; Voila un pâle rayon de soleil du Bosphore qui perce dans la brume affreuse de notre détéstable capitale.

Впрочем, теперь Страстная неделя. Поэтому продолжать не буду. Право, я бы ей на приданое дал, если бы меня сделали Генер<альным> Консулом в Царьграде! Никогда не забуду, как она мне с дочерним чувством и улыбкой чинила перчатки!

П Е Р Е В О Д

Мадам Ону! Мадам Ону! Мадам Ону!

Докажите же наконец, что справедливо говорят: «Чего хочет женщина – того хочет Бог!» Необходимо нужно, чтобы меня назначили в Константинополь! Войдите же в мое положение; впрочем, я не требую от Вас ни чувства матери, ни тем паче супруги, страстно увлеченной своим мужем. И даже того надежного и доброго отношения, которое я выказал бы Вам и Вашему супругу, если бы по какой-либо случайности Вы оказались в Козельске без места и, главное, без г-на Жомини, а я был бы в Петербурге возле кого-либо наподобие Вашего дядюшки. У Вас достанет ума и воображения понять, что я разорвался бы на четыре части, чтобы помочь Вам. Но поелику давно уже решено, что Вы не столь добры, как я, – разорвитесь надвое, сего будет достаточно.

На какое-то мгновение мне пришла мысль написать к самому князю Горчакову и напомнить ему историю моей матушки, но я сразу же отказался от этого. Побоявшись испортить дело излишним усердием, я предпочел оставить все своему естественному развитию под покровительством Ваше-1 го дядюшки1.

Я ничего не пишу г-ну Игнатьеву, но пошлю почтительнейшее письмо мадам2 с просьбою напомнить обо мне генералу3. И наконец, поскольку дело не в искренности г-на де Жомини, которая не вызывает у меня сомнений, и не в Вашей деятельности ради моей пользы (чему я не вполне доверяю), но в воле Божьей, могущей внушить всем добрые ко мне чувства, я заканчиваю это небольшое письмо хоть отчасти и с тяжелым сердцем, но в спокойствии духа.

Прощайте! Прощайте! Прощайте!

Мое глубочайшее почтение г-же баронессе4, тысячу приветов мадемуазель Пердикари5, целую Марику6 (которая меня совсем забыла), целую Алеко6 (любопытный носик), целую Марию Терезию6; я их всех люблю и благословляю.

Прощайте, мадам Ону.

Преданный Вам К. Леонтьев.

P. S. Не подумайте, что я хотя бы на минуту забыл Афину7! Только из уважения к соседству с именем Вашей почтеннейшей тетушки я упомянул ее лишь в postscriptum'е. «Цветок алеппских садов8, избранница песен и воздыханий соловья; воистину, бледный луч босфорского солнца, пронзивший ужасный туман нашей отвратительной столицы».

Впрочем, теперь Страстная неделя. Поэтому продолжать не буду. Право, я бы ей на приданое дал, если бы меня сделали Генер<альным> консулом в Царьграде! Никогда не забуду, как она мне с дочерним чувством и улыбкой чинила перчатки!

Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959. С. 23, 24.

1 …под покровительством Вашего дядюшки. – Т. е. барона А. Г. Жомини, ближайшего помощника канцлера кн. А. М. Горчакова.

2 Мадам — жена гр. Н. П. Игнатьева, Е. Л. Игнатьева.

3 Генерал — русский посол в Константинополе граф Н. П. Игнатьев.

4 …г-же баронессе… – супруге барона А. Г. Жомини.

5 Пердикари — известная в Константинополе греческая семья. Один из членов этой семьи был на русской службе консулом в Бруссе.

6 Марика, Алеко, Мария Терезия — дети Е. А. Ону.

7 Афина — горничная Е. А. Ону.

8 …алеппских садов… – т. е. садов в Алеппо, городе в северной части Сирии, славящемся своими прекрасными садами.

65. В. Г. Авсеенко

28 марта 1877 г., Оптина Пустынь

Христос Воскресе!

Многоуважаемый Василий Григорьевич, я было сначала колебался, писать ли Вам «Христос Воскресе». Думал, не покажется ли Вам этот несколько клерикальный оттенок – mauvais genre?[22] Но потом вспомнил, что сказано: кто постыдится Меня, того и Я постыжусь в день судный.

Вспомнил это и написал, и подумал еще, что от Бога даже зависит внушить всем