Цена соли - Патриция Хайсмит

– Я знаю. Но почему ей захотелось со мной пообедать?

– Ну… Я полагаю, по множеству причин. Попробуй это.

– Просто как-то неясно, – сказала Терез.

– Что?

– Вся история с обедом.

Кэрол протянула ей рюмку.

– Какие-то вещи всегда остаются неясными, дорогая.

Кэрол впервые назвала её дорогой.

– Какие вещи? – спросила Терез. Она хотела ответа, точного ответа.

Кэрол вздохнула.

– Многие вещи. Самые важные вещи. Попробуй ликёр.

Терез пригубила его – сладкий и тёмно-коричневый, как кофе, слегка обжигающий алкоголем.

– Вкусно.

– Вроде да.

– Почему ты его пьёшь, если он тебе не нравится?

– Потому что он необычный. Мы пьём за наше путешествие, так что это должно быть что-то необычное. – Кэрол скривилась и выпила до дна.

При свете лампы ей были видны все веснушки на одной стороне лица Кэрол. Кажущаяся белой бровь протянулась крылом по изгибу лба. Вдруг, ни с того ни с сего Терез почувствовала себя упоительно счастливой.

– Что это была за песня раньше – та, где только голос и фортепиано?

– Напой.

Терез насвистела фрагмент, и Кэрол заулыбалась.

– «Лёгкая жизнь», – ответила она. – Это старая вещь.

– Я бы хотела её ещё раз послушать.

– А я бы хотела, чтобы ты легла спать. Я поставлю её снова.

Кэрол пошла в зелёную комнату и оставалась там, пока звучала песня.

Терез стояла у двери своей комнаты, слушая и улыбаясь.

… Я никогда не жалею… о годах, которые отдаю… Их легко отдавать, когда влюблена… Я счастлива делать всё, что я делаю для тебя… [13]

Это была её песня. Всё то, что она чувствовала к Кэрол. Она прошла в ванную до того, как песня закончилась, открыла кран, залезла внутрь и пустила зеленоватую воду плескаться вокруг ног.

– Эй! – позвала Кэрол. – Ты когда-нибудь была в Вайоминге?

– Нет.

– Пора тебе увидеть Америку.

Терез приподняла мочалку, с которой капало, и прижала её к колену. Воды набралось уже так много, что её грудь казалась похожей на два плавающих на поверхности плоских предмета. Она изучала их, пытаясь решить, на что же они похожи кроме того, чем являются на самом деле.

– Не усни там, – окликнула её Кэрол сосредоточенным на чём-то голосом, и Терез поняла, что Кэрол сидит на кровати и рассматривает карту.

– Не усну.

– Ну, некоторые засыпают.

– Расскажи мне ещё о Хардже, – попросила она, вытираясь. – Чем он занимается?

– Много чем.

– Я имею в виду, что у него за профессия?

– Инвестирование в недвижимость.

– Какой он? Любит ходить в театр? Ему нравятся люди?

– Ему нравится группка людей, играющих в гольф, – ответила Кэрол окончательным тоном. Потом, громче: – Что ещё? Он очень-очень педантичен во всём. Но он забыл свою лучшую бритву. Она в аптечке, и ты можешь её увидеть, если захочешь, а ты, вероятно, захочешь. Наверное, нужно послать ему её по почте.

Терез открыла аптечку. Она увидела бритву. Аптечка до сих пор была полна мужских принадлежностей – лосьонов и кисточек для бритья.

– Это была его комната? – спросила она, выйдя из ванной. – На какой кровати он спал?

Кэрол улыбнулась:

– Не на твоей.

– Можно ещё? – спросила Терез, глядя на бутылку с ликёром.

– Разумеется.

– Можно мне поцеловать тебя на ночь?

Кэрол складывала карту автомобильных дорог, вытянув губы, будто собиралась засвистеть, выжидая.

– Нет, – сказала она.

– Почему? – Сейчас всё казалось возможным.

– Лучше я дам тебе это. – Кэрол вынула руку из кармана.

Это был чек. Терез увидела сумму – двести долларов, выписанные на её имя.

– Для чего это?

– Для поездки. Я не хочу, чтобы ты тратила деньги, которые тебе нужны будут на это профсоюзное членство. – Кэрол взяла сигарету. – Тебе не понадобится вся сумма, я просто хочу, чтобы они у тебя были.

– Но они мне не нужны, – сказала Терез. – Спасибо. Я запросто могу потратить и профсоюзные.

– Не пререкаться, – перебила её Кэрол. – Мне это доставляет удовольствие, помнишь?

– Но я их не возьму. – Это прозвучало резко, поэтому она чуть улыбнулась, кладя чек на столик рядом с бутылкой ликёра. Но в то же время она его припечатала к поверхности со шлепком. Если бы она могла объяснить это Кэрол… Деньги… Они не имели совершенно никакого значения, но поскольку Кэрол и впрямь с удовольствием их ей давала, Терез тяжело было отказаться.

– Мне не нравится эта идея, – сказала Терез. – Придумай что-нибудь другое. – Она посмотрела на Кэрол. Кэрол наблюдала за ней, Кэрол не собиралась с ней спорить. Терез обрадовалась, когда это увидела.

– Что мне доставит удовольствие? – спросила Кэрол.

Терез заулыбалась шире.

– Да, – ответила она и взяла в руки рюмку.

– Хорошо, – сказала Кэрол. – Я подумаю. Спокойной ночи. – Она остановилась у двери.

Забавный способ желать спокойной ночи, подумала Терез, в такую важную ночь.

– Спокойной ночи, – отозвалась она.

Она оглянулась на столик и снова увидела чек. Но порвать его было делом Кэрол. Терез сунула чек под край синей льняной настольной дорожки, с глаз долой.

12

Январь.

Он был всем сразу. И он был одним целым, как монолитная дверь. Своим холодом он запечатал город в серую капсулу. Январь был мгновения, и январь был год. Январь осыпал её мгновениями, как дождём, и замораживал их в памяти: женщина, при свете спички тревожно вглядывающаяся в имена у тёмного подъезда; мужчина, наскоро пишущий записку и передающий её другу перед тем, как расстаться с ним на тротуаре; человек, пробежавший квартал за автобусом и догнавший его. Каждое человеческое действие, казалось, рождает магию. Январь был двуликий месяц, бряцающий бубенцами на колпаке шута, хрустящий настом, чистый, как любое начало, зловещий, как старик, таинственным образом знакомый и в то же время неизвестный, как слово, которое вертится на языке, но в последний миг ускользает.

Молодой человек по имени Ред Малон и лысый монтировщик трудились вместе с ней над декорациями к «Дождику». Мистер Донохью был очень доволен. Он сказал, что попросил некоего мистера Балтина подойти и посмотреть её работы. Балтин был выпускником российской академии и оформил несколько спектаклей для нью-йоркских театров. Терез никогда о нём не слышала. Она попросила мистера Донохью устроить ей встречу с Майроном Бланшаром или Айвором Гаркеви, но Донохью ничего не обещал. Терез предположила, что он просто не может.