На горизонте горело зарево - Игорь Надежкин

— С тобой все в порядке?

— Все замечательно. Просто был рядом и решил зайти в гости, но даже я себе не поверил. Мне пришлось все рассказать. Анохин лишь молча слушал меня.

— Хреново дело, — нерешительно начал он. — Может, тебе из города уехать?

— Тогда они обвинят меня в уклонении. Я не готов провести пару лет в тюрьме.

— Может, найдешь адвоката?

— Конечно, если одолжишь мне денег.

— Да. Извини, — Анохин покачал головой. — И что? Ты просто пойдешь туда?

— Так будет лучше. Постараюсь вести себя смирно, может, тогда все обойдется. Отслужу этот чертов год и забуду.

— Это какой-то бред, — он протянул мне чашку чая.

— Я знаю.

Той ночью я остался ночевать у Анохина, но так и не смог заснуть.

Глава 4

Уже на следующий день меня поместили в четвертое провизорное отделение городского психоневрологического диспансера. Десять палат, по десять коек в каждой, решетки, двор за высоким забором и пустой коридор. В отделении было нестерпимо душно и витал липкий запах немытых тел.

Как выяснилось позже, в те годы много парней отправилось в диспансеры от военкоматов. Татуировки, пирсинг малейшие подозрение, что призывник может быть проблемным — все это было поводом отправить юношу в лечебницу. Я уже молчу про гомосексуалистов и тех, кто был замечен за употреблением наркотических веществ. Не знаю, было ли это предписание сверху, или мы и впрямь тогда сходили с ума. А может молодые люди тогда так сильно отличались от своих родителей, что многим наш образ жизни казался безумным и угрожающим. Знаю только, что в последующие годы мне встретилось человек десять, кто прошел через эту систему. Правда призывников обычно содержали отдельно, но мне не повезло. Их отделение тогда было переполнено и потому меня поместили в общее.

Кого там только не было. Наркоманы, токсикоманы, шизофреники, параноики, алкоголики, самоубийцы и седые солдаты. Убийцы, что проходили здесь экспертизу. Лепечущие старики с пунцовыми шрамами на вмятых лбах. Уголовники, с ног до головы покрытые поблекшими татуировками, прячущиеся здесь от полиции. И еще с десяток странных мужчин с отрезанными пальцами, изуродованными лицами, обритые наголо, которые, пошатываясь в беспамятстве бродили по коридору.

Заправляли в лечебнице санитары, и никто не смел им перечить. Стоило только ослушаться, как тут же тебя смиряли. Ремни по рукам и ногам, галоперидол, сульфазин и аминазин в придачу. Чудесная смесь нейролептиков, за месяц превращающая людей в пустое тело в пижаме, не способное даже подняться. Тут уже каждый станет паинькой. Позволит себя унижать и будет делать все, что скажут, только бы не пришлось пройти через это снова. О том, что творилось в лечебнице, знали все: врачи, полиция, социальная служба, но никому не было до этого дела.

Больные делились на «нормальных» и «обиженных». Тем, кто не мог постоять за себя, приходилось несладко. Их унижали, били, заставляли работать, а ночью, когда санитары уже крепко спали, больные зажимали их в палатах, запихивали в рот полотенце и вдоволь развлекались всей сворой. В отделении царили тюремные порядки.

Но самый страшный враг здесь — время. Бесконечное, растянутое до невозможности. Казалось, стрелки на часах вовсе не двигались. К полудню уже невозможно было вспомнить, чем ты занимался утром. И если не найдешь, чем себя развлечь, уже и сам начинаешь думать, что попал сюда неспроста. Каждый день все начиналось заново. Подъем в семь утра. Завтрак. Затем бесцельное хождение по коридору. В полдень обед. Коридор. В семь ужин. Если денек выдавался погожий, до отбоя нас выводили на улицу. Оставалось только ждать и думать, думать, думать по двадцать четыре часа в сутки. Новичков здесь сторонились. Не знали, чего от них ждать и можно ли им верить.

Первые шесть дней я провел в одиночестве. Вначале спасался романами Маркеса, потом произведениями русской классики и религиозной литературой, которой была забита здесь каждая тумбочка. Днем я бродил по коридору и старался вести себя тихо. За все это время я не видел ни одного врача, который смог бы объяснить мне, что будет дальше. Ожидание — единственное, что мне оставалось, а неопределенность сводила с ума.

Хуже всего приходилось ночью, когда все стихало. Прежде я и подумать не мог, что буду так ненавидеть сны. Аромат крепкого кофе, руки матери, величавое небо в рассветный час, дорога к родному дому, пустые улочки моего городка, пшеничные поля вдоль железной дороги, знакомые голоса в ночи… И вдруг пробуждение, словно смерть. Хотелось кричать от отчаяния, перемахнуть через забор и сбежать. Но каждый раз я заставлял себя подняться с постели и снова считать часы до отбоя, понемногу теряя себя. Я был напуган так сильно, что до сих пор иногда просыпаюсь по ночам, когда мне снится тусклая ночная лампа над стальной койкой и грязные окна с решетками. Мне до сих пор бывает страшно от мысли, что придется туда вернуться.

Многим может показаться, что психоневрологические диспансеры ничем не отличаются от остальных больниц, но это не так. Здесь ты полностью отрезан от внешнего мира. У тебя забирают телефон и любые средства связи. Здесь нет телевизора. Тотальная информационная блокада. Ты не знаешь ничего о том, что творится за забором и многие живут в этом информационном вакууме годами. Но самое страшное, туда никто не имел доступа. Даже родные могли навещать тебя только с дозволения врача. И ты нигде не мог остаться один в каждом углу находилась пара глаз, которая внимательно следила за всем, что делаешь. И если поблизости не было санитаров, обязательно был тот, кто докладывал им обо всем, что видел и слышал.

Глава 5

На седьмой день, когда после завтрака я сидел на полу, прислонившись спиной к стене, ко мне вдруг подошел парнишка. На вид не старше семнадцати, худощавый, с бесцветной, почти прозрачной кожей и по-детски угловатой фигурой. Растрепанные рыжеватые волосы спускались до самых бровей. Юноша нервно мял пальцы и то и дело поднимал вверх указательный, словно подзывая кого-то.

— Ты ведь здесь недавно? — спросил он с хитрой ухмылкой.

— Седьмой день, — настороженно ответил я.

— Я так и думал. Я Коля, — вдруг выпалил он.

— Женя, — я протянул ему руку, — Юноша стоял, словно ожидая чего-то.

— Может, присядешь?

— Конечно, — незнакомец опустился на пол. — Прячешься здесь от полиции?

— С чего ты взял? — удивился я.

— Не очень-то ты похож на больного.

— Направил военкомат.

— Так ты солдатик! — парнишка усмехнулся. — Я думал вас держат отдельно.

— А есть и другие?

— Полно! — заверил меня незнакомец, укладывая непослушные волосы набок. — Все второе отделение забито солдатиками.