Снайпер в Афгане. Порванные души - Глеб Бобров

Мы только пальцем у виска покрутили: на кой он нужен?! Это что, ломом по нему лупить? Или чем? Ногами невозможно, на первой же тренировке без них останешься; руками тем более, все суставы и кости попереломаешь: столб ведь ни на миллиметр не амортизирует, а от каната бугры толщиной в два пальца. И вообще, для чего здесь, в Афганистане, нужен рукопашный бой? Пленных увечить? Так много ума для этого не надо, без специальных навыков хорошо получается! И последнее: кто обучать будет?

Одним словом, неделю поговорили, посмеялись и забыли. Никто на площадке, естественно, не занимался. А потом появился он…

Батальон ушел на сутки в район кишлака Раджани и далее на восток. За первую ночь сделали марш-бросок по круговому хребту в тридцать шесть километров, утром спустились в долину, прочесали зеленую зону, обшарили парочку селений и по тому же маршруту к следующему утру вернулись в расположение полка.

Какое-то хмурое, озлобленное, не весеннее утро, растянутые колонны усталых, голодных, тридцать часов не спавших солдат бредут через плац в палаточный городок. В пятой и шестой ротах несколько раненых. Все, как звери, злы, попадешь под руку – удушат. И что видят эти добряки-интернационалисты?

А видим мы, что на площадке для рукопашного боя какой-то чистенький и холеный тип в дорогом эластиковом спортивном костюме медленно отрабатывает простенькую связку на три движения. Ему тут же достаточно громко предложили в следующий раз прошвырнуться с нами и не заниматься на глазах у всех солдат онанизмом, а потом и вовсе обложили в три этажа. Он даже ухом не повел… Ну и нам, впрочем, было не до него, тем более понятно, что офицер – рожу так просто не начистишь.

Вообще добровольные спортивные занятия в свободное от службы время у нас воспринимались не иначе как тяжкое половое извращение, и тому было серьезное обоснование. Поскольку самыми мучительными для нас были именно непомерные нагрузки, то и физподготовка была соответствующей. По четным дням мы бегали кроссы на шесть-семь, а то и десять километров, по нечетным – три километра в виде разминки и час занятий на спортгородке. Это все только утренняя зарядка. Три раза в неделю проводились отдельные двухчасовые тренировки – полоса препятствий, турники, брусья, канат и прочее. По воскресеньям кросс на время – один километр. Называлось сие – спортивный праздник. Рота, даже уложившаяся в норматив, но пробежавшая хуже остальных подразделений, а также по три человека из каждого взвода вне зависимости от времени, пришедшие последними к финишу, составляли сборную «штрафников-рекордистов». В воспитательных целях штрафники бежали еще раз, но уже после обеда. Плюс ко всему постоянные тактические подготовки и стрельбы, на которые обычно не шагом ходили. Ну и в первую очередь, конечно же, сами операции – всем тренировкам тренировка.

Офицеров все это касалось в меньшей степени – у них своих дел хватало с избытком, и они даже на утреннюю зарядку являлись два-три раза в неделю. И тут – на тебе! Мало того что спортсмен, так еще и «каратюга»! День-два мы поглазели, а потом махнули рукой – придурок! Тогда же выяснилось, что это прапорщик, да еще и тыловичок – прибыл на артиллерийские склады по расширенному штату. В глазах пехоты – полное ничтожество, моральный урод и покойничек. Сразу крест поставили. Но тыловичок, судя по всему, так не считал: каждое утро после развода и каждый вечер перед отбоем, решительно наплевав на табель о рангах, по два-три часа упорно колотил свои тренажеры.

В армию я пришел уже более-менее опытным боксером и к тому же ярым членом полуподвального каратистского движения. Поэтому я не сразу заинтересовался прапорщиком-тыловиком. Мало ли таких было в части? Придут, недели две помашут ногами, и все – скончалось боевое искусство: служба засосала. Или еще лучше: начнут заниматься, примитивно пропустят слева по печени и… начинаются разговоры о бесконтактных поединках, пути До, медитациях, энергиях Цы и прочих масонских штучках этой новоявленной религии.

Начало нашего знакомства с прапорщиком положил случай.

Где-то через неделю после операции в Раджани, поздним вечером, я обратил внимание на какую-то странную канонаду. Вечернее многочасовое буханье артиллерии в полку дело обычное, и поэтому низкие и глухие монотонные удары я поначалу просто пропустил мимо ушей. А потом вдруг сообразил, что это ведь не стрельба. Тогда что же это могло быть перед самым отбоем, да еще и в течение целого часа?

Как дедушке было ни лень, а все же я встал и выполз из палатки. Ритмичный гул доносился с территории спортгородка. Это уже становилось интересно, и, закурив, я не спеша поплелся по краю плаца к самому концу – к площадке рукопашного боя. И когда дошел, увидел и осознал, что там происходило, то не просто обомлел, а был всерьез напуган всем увиденным.

Раздражавший нас по утрам своим дорогим костюмом, часовыми растяжками, медленным и нудным исполнением простейших движений и ударов прапорщик предстал предо мною в совсем ином, судя по всему, истинном своем облике. И я воочию узрел живую машину для быстрого и эффективного убийства себе подобных. Не было эластика, кроссовок и неспешных движений, но это не главное – ощутимая перемена произошла в самом облике, в самой сути. Нанося просто чудовищные удары, мужик видел перед собой не обмотанный веревками столб, а противника, которому эти удары предназначались. Правда, об этом я узнал чуть позже из слов самого же прапорщика.

Сегодня он был в обыкновенных солдатских х/б и высоких ботинках, но наносил все тот же удар из той же виденной-перевиденной нами связки: корпус вполоборота, наполовину вытянутые, ладонями вниз, расслабленные руки на уровне груди, и сам удар – что-то среднее между прямым и боковым, передним срезом каблука и подошвы в область голени воображаемого противника. Нечто похожее есть в таиландском боксе. И так монотонно, без перерывов, раз за разом – десять правой, поменялся – десять левой, и вновь смена стойки.

Что творилось со столбом! Он дрожал, сотрясался от бетонированного основания до самой верхушки. Колебался с заметной глазу амплитудой и при этом гудел как колокол.

Смотреть на все это было страшно: нечеловеческая сила ударов, хладнокровный расчет и, главное, странная какая-то деловитость, рутинная монотонность, с которой прапорщик тренировался.

Я завороженно смотрел на него минут двадцать; прапорщик не обращал на меня никакого внимания и не останавливался. Я представил, что пропускаю такую «комбинашку» на ринге или в бою, и почти ощутимо почувствовал хруст собственных костей. Невольно вздрогнул и дал себе слово никогда не иметь с прапорщиком никаких дел и вообще даже не подходить к нему. С этим я и вернулся в палатку. Но на следующее утро я и еще трое моих сослуживцев начали двухнедельную осаду прапорщика.

* * *

Очень редко, но случается, что даже в армии подхалимаж не проходит. Исключительные случаи… и всегда неожиданные.

Сговорившись ночью, мы во время физзарядки отделились от вяло разминающейся братии и двинулись на площадку. Держались, насколько это возможно для старослужащих, вежливо, и речь наша была вполне нормальной:

– Товарищ прапорщик! Вы бы нас чему научили, а то нам надо… В полку же в этом деле никто не рубит!