Подставной киллер - Алексей Макеев

Дудкин уже около двух часов находился в незнакомой прохладной комнате с высоким потолком. Он лежал на мягком кожаном диване. Его запястья и лодыжки были надежно перехвачены серебристым скотчем. Рот также был заклеен полоской скотча. Он мог ворочать головой, но это обстоятельство его утешало мало. Да и ничего особенно интересного в комнате не было – мягкая мебель, дорогой аудиоцентр у стены, полупрозрачные шторы на окнах. Окна были открыты, и ветер время от времени надувал шторы, принося в помещение запах цветов и влажной листвы. В такой комнате при других обстоятельствах было бы, наверное, приятно отдыхать и слушать тихую музыку, но Дудкин уже испытывал к ней почти ненависть, точно к живому существу, посягающему на его свободу. Хотя на самом деле на свободу его посягнули совсем другие, вполне конкретные лица.

Хотя как раз лиц Дудкин и не запомнил. С того самого момента, как в саду этого придурка-журналиста Дудкину хорошо врезали под дых, а потом еще и добавили резиновой дубинкой по затылку, он ничего толком не видел и не слышал. В себя он пришел на заднем сиденье какой-то машины, где сидел уже связанный по рукам и ногам, да еще и с мешком на голове. Машина мчалась в неизвестном направлении, о котором Дудкину, естественно, не потрудились ничего сообщить. Рядом с ним были люди – он чувствовал их дыхание, запах, натыкался плечом на прикрытые одеждой бугры мышц, но не услышал от них ни единого слова.

Впрочем, у него не было никаких сомнений, что это за люди. Еще в саду он узнал их – гвардия его старого дружка Грека. А он-то искал с Греком встречи, надеялся, что тот его выручит, а у Грека, оказывается, есть на этот счет свои соображения. Во всяком случае, на помощь это было мало похоже.

У Дудкина трещала голова после удара, ныло все тело, почти до боли затекли руки. Мысли с трудом ворочались в его разбитом черепе, но он все-таки пытался размышлять над тем, что может его ожидать в ближайшем будущем. До сих пор его ловила милиция за якобы совершенное им убийство. Неужели Грек тоже включился в эту охоту, обиженный тем, что Дудкин сорвал их переговоры? Какой-то чудовищный абсурд! Что этим выиграет Грек? А может быть, у него тут проблемы с законом и он решил частично себя реабилитировать, оказав помощь милиции? Тогда при чем тут эта странная комната? Как Грек вышел на него? Неужели он настолько знаком с этим журналистом? И где, черт возьми, девчонка?

Девчонку схватили, наверное, тоже, подумал он с сожалением. Как ни странно, эта пигалица оставалась его единственным связующим звеном между нормальным миром и тем бредом, в котором он оказался. Если она попалась, его следов здесь никто и никогда не найдет. Не похоже, чтобы к нему собирались применять нормальную процедуру расследования. Глория говорила, что начальник милиции грозился пристрелить его лично. Может, Грек решил оказать ему такую услугу, и Дудкин сейчас дожидается, когда подъедет оскорбленный любовник? Странно, что Анна выбрала себе любовника-милиционера. Дудкину трудно было такое представить, но он опять подумал, что люди меняются.

В коридоре вдруг послышался ритмичный шаркающий звук – видимо, ковровая дорожка скрадывала шум шагов, – но к дверям явно кто-то приближался. Дудкин невольно напрягся и настороженно уставился на дверь.

Она распахнулась, и вошли двое. Кажется, их обоих Дудкин видел в саду, но сейчас на них не было привычной белой униформы, и он не был уверен. Впрочем, их бесстрастные самоуверенные физиономии показались ему совершенно заурядными и отвратительными. Не было никакой разницы, на кого они работали – хорошего от таких типов ждать нечего.

Они деловито приблизились к дивану, на котором лежал Дудкин, и молча принялись срывать с него полоски скотча. Они освободили ему ноги и знаком приказали подниматься. Дудкин с большим трудом сел – и комната тут же поплыла у него перед глазами. Он немного подождал, пока пройдет темнота в глазах, и встал, пошатываясь. Его легонько подтолкнули в спину, направляя к выходу. Рук ему освобождать не стали. Рот тоже оставили заклеенным.

Испытывая чувство полного бессилия и унижения, Дудкин вышел в коридор. Он был пуст. Высокие окна вдоль всей противоположной стены также были прикрыты шторами. Темно-зеленая ковровая дорожка уходила в конец коридора и упиралась в ступени широкой лестницы. Туда и повели Дудкина. Все происходило при полном молчании и напомнило Дудкину какой-то старый фильм, где в финале героя вот так же молча вели на эшафот. Что это за фильм, Дудкин никак не мог сообразить – ему мешали головная боль и страх за собственную судьбу, но привычные кинообразы продолжали услужливо всплывать в памяти, словно ничего важнее в жизни и быть не могло. Дудкину подумалось, что еще чуть-чуть, и он навсегда возненавидит кино. И может случиться так, что эта империя грез будет крутиться дальше без него – даже останься он в живых, понадобится немало времени и сил, чтобы он смог опять поверить в дело, которому служил до сих пор.

Дудкин под конвоем поднялся по лестнице на третий этаж. На одной из лестничных площадок окно оказалось открытым, и Дудкин успел заметить утопающие в пышной зелени здания из белого камня с фигурными балкончиками. В отдалении темнели невысокие горы, покрытые изумрудной растительностью. Дудкин вдруг сообразил, где находится, – несомненно, это был санаторий, в котором еще совсем недавно несчастная Анна исполняла обязанности директора.

Итак, круг замкнулся. Все его неприятности здесь начались на фоне санатория и здесь же, кажется, заканчиваются. Однако Дудкин никак не мог постичь логики событий. При чем здесь санаторий? Почему не тюремная камера, не мрачное подземелье, не какой-нибудь заброшенный склад? Любой сценарист выбрал бы для своего героя вариант из этого списка.

Они поднялись наверх. Здесь коридор был гораздо шире и светлее. Через распахнутые двери просторного балкона врывался свежий ветер. На стенах и на полу лежали янтарно-желтые квадраты солнечного света. Литая ручка на белых дверях без таблички сверкала золотым огнем.

Дудкин заметил на балконе человека в белом пиджаке – его лицо тоже показалось ему знакомым. Этот человек, откровенно до того скучавший, оживился, увидев Дудкина с сопровождающими, и призывно махнул им рукой. Один из конвоиров толкнул белую дверь с золоченой ручкой и вошел в комнату.

– Сегодня к утру… – услышал Дудкин уверенный голос Грека. – Сегодня к утру из Абхазии придет груз. На этот раз морем…

«Он здесь? И говорит про какой-то груз? Держится как хозяин, – мелькнуло в голове у Дудкина. – Не знал, что Грек имеет отношение к санаторному бизнесу. Отстал я от жизни».

Между тем разговор в комнате оборвался, а Грек с заметным раздражением обрушился на вошедшего:

– Какого черта! Тебя не учили стучать, когда входишь в помещение? Ну и что, что привел? Я тебя не про это спрашиваю. Ладно, давай его сюда, идиот!

Дудкина втолкнули в комнату. Он увидел уютное, отделанное в блекло-голубых тонах помещение с круглым столом посредине. На столе стояли вазы с фруктами, высокие бутылки с прозрачным вином, бокалы. За столом, с любопытством глядя на Дудкина, сидели трое – Грек в неизменном белоснежном костюме с красной гвоздикой в петлице, черноволосый широкоплечий красавец с высокомерным выражением на смуглом лице и еще жизнерадостный плешивый толстяк с двойным подбородком, одетый в строгий костюм-тройку. В толстяке Дудкин узнал Вениамина Семеновича Кружкова. В санатории он работал заместителем директора, а сейчас, после гибели Анны, судя по всему, занял ее пост. Третьего человека он никогда раньше не видел.