Матерь Тьмы - Фриц Лейбер

Он шагнул к Францу, протягивая бокал, до половины наполненный бренди.

– Нет, спасибо, – огрызнулся Франц, засовывая дневник в карман куртки, что, похоже, вызвало у Байерса мимолетное огорчение. Затем он поднял побрякивающий бинокль и сунул его в другой боковой карман, мельком подумав о волшебном бинокле из рассказа Джеймса о привидениях «Вид с холма», предназначенном для того, чтобы видеть прошлое. Когда он разбился, из него вылилась отвратительная черная жидкость из вываренных человеческих костей. Не могло ли случиться так, что его собственный бинокль каким-то образом подменили или переделали, чтобы он видел с его помощью нечто несуществующее? Дикая, притянутая за уши идея, но, как бы там ни было, его собственный бинокль тоже разбит.

– Простите, Дональдус, но мне нужно идти, – сказал он, направляясь в холл. Он знал, что обязательно выпьет, если останется, а первая же рюмка непременно послужит началом запоя. Перспектива утраты здравого рассудка, от которой он не сможет очнуться, представлялась ему более чем отталкивающей.

Байерс поспешил за ним. Его торопливость и усилия, которые он прилагал, чтобы не расплескать содержимое бокалов, показались бы смешными, если бы не нынешние обстоятельства и не испуганный, жалобный, умоляющий голос:

– Франц, вам нельзя уходить – уже темно. Вы рискуете наткнуться на шныряющую по городу параментальную тень старого черта, а то и на него самого. Держите – выпейте и оставайтесь на ночь. По крайней мере, на вечеринку. Раз уж вы решили сохранять бдительность, вам необходимо немного отдохнуть и развеяться. Вы наверняка найдете приятную и сговорчивую партнершу – они все тут свингеры, но образованные и утонченные. А если боитесь, что алкоголь затуманит разум, у меня есть немного кокаина, чистейшего кристаллического кокаина. – Он залпом осушил один бокал и поставил его на столик в прихожей. – Послушайте, Франц, мне тоже страшно, а вы как побледнели, когда я рассказал, где покоится прах старого греховодника, так и не пришли в себя. Оставайтесь на вечеринку. И выпейте хотя бы глоток – этого хватит, чтобы немного расслабиться. В конце концов, другого выхода нет, поверьте мне. Вы просто выбьетесь из сил, пытаясь вечно оставаться на карауле. – Он слегка покачивался и чрезвычайно любезно улыбался, сохраняя вкрадчивое выражение лица.

Франц и сам почувствовал, что на него наваливается усталость. Он потянулся к бокалу, но, коснувшись кончиками пальцев стекла, отдернул руку, как будто обжегся.

– Тсс, – прошипел он Байерсу, который собрался что-то сказать, и предостерегающе схватил его за локоть.

В наступившей тишине они услышали тихий, слегка скрежещущий, скользящий металлический звук, закончившийся мягким щелчком, как будто ключ поворачивался в замке. Их взгляды обратились к входной двери. Они видели, как вращается латунная внутренняя ручка.

– Это Фа Лосюи, – сказал Байерс. – Надо открыть засов, – и он шагнул вперед.

– Погодите! – прошептал Франц. – Слышите?!

Они услышали ровный непрерывный скребущий звук, как будто какой-то разумный зверь водил роговым когтем по другой стороне окрашенной дверной панели. Франц, цепенея от ужаса, против воли представил себе большую черную пантеру, прижимающуюся к другой стороне ужасно ненадежной белой с золотым рисунком непрозрачной деревянной пластины, зеленоглазую, с блестящей шерстью, черную, уже начавшую превращаться во что-то более ужасное.

– Ох уж эти ее шуточки! – буркнул Байерс и отодвинул засов, не дожидаясь одобрения или возражения гостя.

Дверь наполовину приоткрылась, из-за нее выглянули две бледно-серые, с блестящей оторочкой по краям, треугольные плоские кошачьи морды и завизжали что-то вроде «Ииииии!».

Оба мужчины отшатнулись. Франц, невольно зажмурившись, отпрянул в сторону от двух бледно-серых блестящих фигур (одна повыше и крупнее, другая изящнее), которые пронеслись мимо него и угрожающе кинулись к Байерсу. Тот дернулся назад и сжался, пытаясь укрыться от нападения. Одной рукой он прикрывал глаза, другой – пах, а сверкающий бокал и сгусток выплеснувшейся из него янтарной жидкости, который в нем содержался, все еще висели в воздухе – там, где он разжал пальцы.

Как ни странно, разум Франца уловил запахи бренди, жженой конопли и пряных духов.

Серые фигуры метнулись к Байерсу и вцепились в его пах, и, когда он, задыхаясь, совершенно невнятно что-то забормотал, слабо пытаясь отбиться от них, более рослый нападающий с явным удовольствием проговорил хриплым контральто (вернее, проговорила, поскольку голос был определенно женский):

– Не забывайте, мистер Нейланд Смит, что у нас в Китае имеются способы развязать язык мужчине.

В следующий миг бренди оказался на бледно-зеленых обоях, а бокал, благополучно переживший падение, – на золотисто-коричневом ковре, и явно обкуренная красивая китаянка со столь же невменяемой другой девушкой с мальчишеским лицом, сорвав серые кошачьи маски, продолжали с диким хохотом энергично щупать и щекотать Байерса. До Франца наконец дошло, что высокий, на грани ультразвука, визг, с которым они ворвались в дом, означал имя хозяина – Джейми.

Непреодолимый испуг покинул Франца, оставив, впрочем, оцепенение. Последнее распространилось на голосовые связки, так что с момента странного вторжения двух одетых в серое женщин и до того момента, когда он вышел из дома на Бивер-стрит, он не произнес ни слова, а лишь стоял рядом с темным прямоугольником открытой двери и с довольно холодной отстраненностью наблюдал за оживленной сценой, разыгрывавшейся дальше по коридору.

У Фа Лосюи была худощавая, несколько угловатая фигура, плоское лицо с резкими костистыми чертами и тонкими темно-красными губами, темные глаза, которые, как ни парадоксально, были одновременно яркими и матовыми от марихуаны (или чего-то еще), и прямые тусклые черные волосы. Одета она была в серебристо-серые чулки, перчатки и облегающее платье (из серебристо-серого жатого шелка) в китайском стиле, который всегда выглядит современно. Левой рукой она угрожающе цеплялась за ширинку Байерса, а правой непринужденно обвивала тонкую талию спутницы.

Та была на голову ниже ростом, худенькая, но все же не тощая, с маленькой сексуальной грудью. Лицо у нее действительно было кошачьим: скошенный подбородок, пухлые губы, курносый нос, выпуклые голубые глаза и низкий лоб, с которого на одну сторону падали прямые светлые волосы, открывавшие розовое ухо. На вид лет семнадцати, дерзкая и уже умудренная опытом. И она определенно присутствовала где-то в памяти Франца. На ней было бледно-серое трико, серебристо-серые перчатки и серый же плащ из какого-то легкого материала, который теперь свисал набок, как и ее волосы. Обеими руками она озорно ощупывала Байерса и злорадно хихикала.

Две кошачьи маски, украшенные серебряными блестками и несколькими жесткими усиками, валялись на столике, но все так же походили на те самые треугольные морды, что до полусмерти напугали двоих немолодых мужчин, внезапно возникнув в двери.

Дональдус (или Джейми) тоже не произнес ни одного действительно членораздельного слова за все то время, пока Франц оставался в прихожей, разве что повторял «Не надо!», пыхтел, визжал и непрерывно что-то бормотал, то и дело сбиваясь на почти беззвучные смешки. Он так и стоял, согнувшись пополам, извиваясь при этом всем телом и безуспешно отмахиваясь от щекотавших его женщин, а бледно-лиловый неподпоясанный халат распахнулся и шуршал при каждом движении.