Афоризмы - Георг Кристоф Лихтенберг

не обращая внимания на естественного человека. Но зритель редко бывает настолько испорченным, чтобы он тотчас с удовольствием не узнавал естественного человека, едва он появляется на подмостках.

F 141

Чтобы писать трогательно, нужно нечто большее, чем слезы и луна.

F 156

Силуэты — абстракция. Его описания — чистые силуэты.

F 171

Приложить последнее усилие к своему произведению — это его сжечь.

F 172

Лучшие наши писатели изображают некоего среднего человека и не обладают достаточной способностью наблюдения, чтобы (выражаясь астрономически) вносить в каждый определенный случай необходимую поправку; поэтому их расчеты часто неправильны.

F 207

Она погибла от Furor Wertherinus[241].

F 231

«Лесов становится меньше, дрова иссякают, что же нам предпринять?» Когда вырубят все леса, мы сможем, наверное, так долго жечь книги, пока не вырастут новые леса.

F 233

Он писал своего рода драгунской прозой, ибо она не всегда шла пешком, или же сочинял драгунские стихи, потому что они иногда соскакивали с коня и шли в прозе пешком.

F 259

Они послали в Геттинген томик в 1/8 листа и получили его живехоньким в 1/4 листа.

F 278

Чувствительно писать у этих господ, значит постоянно говорить о нежности, дружбе, любви к человеку. Вы — бараны, чуть не сказал я сейчас.

Это лишь веточка дерева. Вы должны показывать человека вообще, нежного мужа и нежного щеголя, глупца и негодяя, крестьянина, солдата, почтальона, всех, как они есть, — вот это называю я писать чувствительно. То, что вы пишете, противно, как пиликанье на одной и той же струне! Человек ведь состоит не из одних половых органов!

F 335

Люди, презирающие всех, кто не превозносит тотчас же их болтовню о любви, должны поразмыслить, что тупы именно они сами, ибо они относятся с чувством лишь к тому, к чему каждый человек поневоле относится с чувством.

F 337

Если другое поколение захочет восстановить человека по нашим сентиментальным произведениям, то оно может подумать, будто у него было сердце с яичниками, сердце с мошонкой[242].

F 342

Кто не использует свои таланты для образования и совершенствования других, является либо дурным человеком, либо в высшей степени ограниченным умом. Одним из двух должен быть автор «Страданий Вертера».

P 350

Метафора гораздо умней, чем ее создатель, и таковыми являются многие вещи. Все имеет свои глубины. Имеющий глаза видит все во всем.

F 366

Греческие и латинские книги ввозились к нам так же, как арабские жеребцы в Англию. Для многих из них можно было бы представить родословную, как это делают англичане для лошадей.

F 368

...Метафоре тело дает писатель, а душу — читатель...

F 372

Так как почтенный Брокес[243] сочинил стихи без буквы «л» — столь естественной для человека, — то я не понимаю, почему нельзя сочинять стихов, не имея здравого человеческого рассудка. Ведь бесспорно, что без «л» невозможно попросить даже «хлеба» и «соли», тогда как имеются примеры, что люди без всякого рассудка достигали высших степеней в обществе.

F 381

В Германии, несомненно, больше писателей, чем это вообще требуется для блага всех четырех частей света[244].

F 409

У наших модных поэтов легко заметить, как слово создает мысль. У Мильтона и Шекспира мысль всегда рождает слово.

F 492

Не думаю, чтобы среди так называемой образованной немецкой молодежи когда-либо было больше пустых голов, чем теперь. Причина того, что сегодня так много юных Вертеров, объясняется не мастерски написанной книгой, а тем, что из таких бараноподобных ангелов можно делать все, что угодно... У них нет характера. Инертность, неразумие и неопытность во всем, что называется серьезной наукой, сделало их тупыми ко всему, кроме отвлеченных размышлений об инстинкте, из которого они создали себе естественную историю, эстетику, философию. Только в нем они ищут благородство души и небесное блаженство.

F 494

Внимательный мыслитель часто найдет в шуточных произведениях великих людей больше поучительного и тонкого, чем в их серьезных трудах. Формальное, условное, связанное с этикетом, — все это здесь обычно отпадает; удивительно, сколько еще печатается жалкой, условной ерунды. У большинства писателей на лице такая мина, как у некоторых людей, позирующих для портрета...

F 498

Наши языки словно сбились с толку: там, где мы хотели бы видеть мысль, они дают нам лишь одно слово, там, где требуются слова, мы встречаем многоточие, а там, где мы ожидаем многоточия, стоит непристойность.

F 499

Об особенной прелести, которую имеет переплетенная толстая тетрадь из белой бумаги. Бумага, не утратившая своего целомудрия и сияющая невинностью, всегда лучше, чем исписанная.

F 509

Самое интересное место в «Вертере» то, где он убивает труса.

P 512

Издатель повесил его in effigie[245] перед его же сочинением.

F 513

Язык возник из лепета ребенка так же, как французское парадное платье из фигового листка.

F 516

Человечество, как и человек, имеет свои ступени развития. Мы пишем для своих современников, а не для древних греков[246]. У меня возникает не только жалость, но и своего рода стыд за молодых людей, которые говорят о своем Гомере..., изучают своего Гомера, держат постоянно своего Гомера в кармане, а когда они должны обратиться к разуму и сердцу человека, то говорят так, что можно подумать, будто они изучали человека по «Беседам» Ланге[247]. Наша утонченность — не позор, мы принадлежим к более зрелому поколению. Истина, образование и улучшение человечества должны быть главными целями писателя. Если он их достигает, то средства, используемые при этом, для нас довольно безразличны.

Слово «простота» употребляют до отвратительности неопределенно. Вертел — прост, часы Гаррисона[248] — просты и человеческий мозг также, и последний, по-видимому, — самое простое. Смешно судить о простоте какой-нибудь вещи, не принимая во внимание ее конечной цели. Это еще вопрос, так ли уж удачно писали столь прославленные древние поэты, как мы в этом сейчас уверены. Ибо вместо того, чтобы судить о