Последняя репродукция - Дмитрий Герасимов

Двери автобуса с грохотом распахнулись. Елена, поколебавшись, сделала движение к выходу, но остановилась. «Следующа… Школа!..» – протрещало в громкоговорителе. Она еще мгновение помедлила, а потом стремительно выскочила наружу.

В театре будто ничего не менялось. Все так же пахло краской и мокрой бумагой. Все так же постукивали чем-то деревянным за сценой. Все так же возились с ковролином редкие работяги, готовя древние подмостки к новому сезону.

Увидев Елену, Юрик радостно бросился ей навстречу:

– Привет! Я так боялся, что ты меня забыла!

– Привет, – сказала она, в растерянности озираясь по сторонам.

– А твоего нету, – опередил ее Юрик. – Опять я один отдуваюсь.

Елена кисло улыбнулась и собралась уходить.

– Подожди! – Юрик схватил ее за сумочку.

– Не тяни, – сказала она, убирая его руку. – Порвешь…

– Я… я люблю тебя, Лена.

Она посмотрела на мертвые софиты, сваленные на полу, и вдруг сказала отрешенно:

– Я скоро уезжаю… Навсегда.

Юрик опять схватил ее за ремень сумочки:

– Я поеду за тобой! Куда бы ты ни отправилась!

– Глупо. Ничего хорошего в моей жизни больше не будет.

– Я, я буду в твоей жизни! Я люблю тебя!

Елена посмотрела на него со злостью:

– Да что ты знаешь о любви и ненависти? Что ты можешь знать об этом, мальчик?

Юрик молчал, глядя на нее горящими глазами и облизывая губы.

– Прощай… – Она повернулась и быстрым шагом направилась к выходу.

– Я поеду за тобой! – крикнул он ей вслед. – Я буду в твоей жизни!

Лосеву ничего не оставалось, как поверить в услышанное. Рассказ профессора был очень сложен для понимания. Все эти модуляторы и цифровые точки мешались в голове в сплошную, мигающую лампочками заумь. Ясным было одно: профессору удалось не только создать репродукцию человека – ему удалось разделить кашу жизни на черную и белую. Черная лежала отныне в тарелке дублера, а белая – доставалась оригиналу. Но смерть одного из них разрушила бы и это искусственное равновесие. Погибнет оригинал – умрет и его репродукция. Погибнет дублер – оригинал лишится своей «белой» судьбы навсегда.

В этой неизбежности было что-то справедливое. Похожее на справедливость Жизни. Жизнь всегда перевернет все по-своему, предложит СВОЙ выбор. Особенно тогда, когда ее кто-то пытается изменить.

По большому счету, мы все лишь слепки с кого-то очень могущественного. Мы в гордой эйфории пытаемся сами строить свою судьбу, все успехи полагая собственной заслугой, а на неудачи пеняя своему творцу. И стоит нам убить в себе того, с кого мы слеплены, неминуемо погибнем и сами. Все справедливо…

Рассказ профессора ошеломил Федора. Но еще больше взволновала его мысль о возможных «органических двойниках», разгуливающих по свету с одним только желанием – расправиться с ним и со всеми, кто его окружает. Федор гнал эту мысль, убеждая себя в том, что такой кошмар маловероятен. Но она возвращалась снова и снова, по мере того как вдруг ровно и гладко стали укладываться в это предположение все мистические события минувшей недели. Еще вчера им не смог бы придумать объяснения ни один фантаст. А теперь они сами напрашивались на вывод. В таком ракурсе становились объяснимыми и странности с фотографией, запечатлевшей его с Еленой, и «центр Вселенной» в Склянске.

Мысль о двойнике, или даже двойниках, неотступно преследовала Федора, становясь раз за разом все убедительнее и реальнее. Чем больше Лосев твердил сам себе: «Нет, не может быть… У ФотоВиктора не было для этого ни возможностей, ни времени…» – тем явственнее и громче сам же себе и отвечал: «Почему же не было? Были – и возможности, и время. Единственное, чего, пожалуй, не было, – это надобности».

«Зачем плодить того, кого собираешься уничтожить? – рассуждал Федор. И опять ответ находился тут же: – Чтобы убить не своими руками… Но тогда все равно потом придется убирать и двойников…»

Не вяжется… Лосев почувствовал слабое облегчение. Но через несколько минут его стало преследовать беспокойство, не является ли обнаруженное им в студии загадочное оборудование тем самым «модемом» (или как его там)? Он на секунду пожалел, что не спросил об этом Лобника, но вдруг ответил сам себе: «Конечно, это „модем“! Я же сразу обратил внимание на необычную аппаратуру! А у этого камоловского дублера, у этого ФотоВиктора, по сию пору БЕСПРЕПЯТСТВЕННЫЙ ДОСТУП В СТУДИЮ!»

Лосев застонал. Он был готов рвать на себе волосы от отчаяния. Подлец Лобник! Подлец Виктор! Какие негодяи! Он вдруг вспомнил тщеславное: «Я маленький бог!» Лобник до сих пор захлебывается в собственной гениальности и мнимом могуществе! Даже теперь, когда понял, что стал причиной стольких трагедий.

– Ты не маленький бог. Ты большой мерзавец! – Вдруг Федор замер, остановленный на ходу новой вспышкой. – Позвольте, а кто же подбросил отрезанную руку?

Получается, что ФотоВиктор, оправившись от болевого шока, вернулся в студию, забрал собственную руку, потом проник в квартиру к Лосеву и положил окровавленную кисть в ящик ванной комнаты. Зачем? Опять нелепица. Чего он этим хотел добиться? Напугать? И опять – зачем, если он уже делал попытку убить? Федор шевелил губами и в напряжении ходил кругами по собственному двору.

– Вот что! Рука подброшена с одной-единственной целью: дать мне возможность персонифицировать убийцу! То есть прямо указать на Виктора. Убийце это совершенно не нужно. Значит… Значит, ОТРЕЗАННУЮ РУКУ МНЕ ПОДБРОСИЛ НЕ УБИЙЦА. Тогда – кто?

Федор заметил, что пугает редких прохожих, потому что разговаривает вслух. Он в изнеможении опустился на детские качели и прислонился головой к поручню. Ничуть не легче после разговора с профессором. Во сто крат тяжелее. Этот подлец Лобник прав в одном: надо во что бы то ни стало найти этого двойника. Только так можно положить конец кошмару и кое-как расставить все по своим местам.

Лосев поднялся в квартиру и обнаружил, что Елена уже дома. Она молча готовила ужин и даже не подняла голову, когда он вошел. «Ну и пусть дуется, – решил Федор. – У меня не меньше причин для обид…»

* * *

Он кинулся в кресло, пытаясь ухватить покрепче пойманную было мысль. Нетерпеливо и путано Лосев прокручивал в голове все события прошедших дней, кажущиеся теперь единым одноцветным водоворотом. Он старался припомнить все мелочи и детали, которые когда-нибудь казались ему странными и необычными. Он раз за разом возвращался в памяти к фотографии, к Склянску, к Николаевску. Потом почему-то вспомнил Юрика и театральную мастерскую. «Он там опять один вкалывает, – удрученно подумал Лосев и резюмировал уважительно: – Хороший парень. И верный товарищ».

Зазвонил телефон, и Елена почему-то торопливо бросилась отвечать.

– Алло… – Она несколько секунд ошарашенно смотрела на Федора, а потом медленно протянула ему трубку: – Тебя.