У всякой драмы свой финал - Валерий Пушной

Она посмотрела на него из-под бровей с досадой:

— Я ничего не таю, я не могу таить того, чего не знаю. Я просто не понимаю, что происходит. Не понимаю. Все ужасно, все плохо!

Битый час после этого Корозов пытался вытянуть из нее еще хотя бы какую-то информацию, но все было тщетно.

Она либо действительно ничего больше не знала, и все ее страхи основывались на интуиции, либо сильно боялась проговориться.

В конце концов, Глеб раздраженно махнул рукой, и они с Исаем покинули квартиру Евы.

Уже когда сели в машину, Исай выговорил:

— Она хорошая актриса.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она играла роль.

— Ты уверен?

— Я видел.

— Что ты в этом понимаешь?

— Я видел, — повторил Исай.

Нарлинская после них не пошла сразу под душ, чтобы затем лечь в постель. Она долго ходила по комнате, ощущала неприятный холод на коже. А потом, как была в халате, так и плюхнулась на диван. Свернулась в клубок и затихла, но не заснула. Продолжительно лежала с открытыми глазами, в которых металось беспокойство, и смотрела в одну точку. И точка эта расплывалась перед ее глазами, медленно-медленно превращаясь в блеклое туманное пятно.

Корозов тут же направился к Акламину, решив сообщить ему обо всем, что было связано с Евой. Поднял из постели.

Аристарх выслушал, покачал головой с укоризной:

— Сколько раз говорил уже тебе, брось свою самодеятельность. Если бы своевременно все рассказал, то, вероятно, удалось бы предотвратить похищение. А теперь мне придется раскручивать Нарлинскую задним числом. Другой зацепки пока нет.

В этот же день Акламин поехал в театр за два часа до начала спектакля, в котором Ева играла главную роль.

За кулисами царила обычная суета. Мелькали работники сцены, актеры, то тут, то там раздавались чьи-то голоса.

Ева приготавливала себя для грима. На ней был воздушный блузон и длинная юбка.

Появление в гримерной Аристарха вызвало у Нарлинской недоумение. Она посмотрела в его удостоверение и недовольно поморщилась, сообразив, кто сообщил оперативнику о ней. С сожалением пригласила его сесть рядом.

Но в стенах гримерной Ева не стала разговаривать с Аристархом. Не хотела, чтобы кто-нибудь из работников театра ненароком услыхал, как она будет отвечать. А потом разнес бы это все по другим ушам, прибавляя и привирая при этом.

Они вышли на улицу, начали медленно прогуливаться взад-вперед.

День был солнечным. Лучи то слепили глаза, когда они шли в одну сторону, то пекли затылки, когда поворачивали обратно. Легкий ветер обдувал их.

Акламин расстегнул пуговицы летнего серого пиджака. Нарлинская слегка щурилась от солнца и смотрела перед собой.

Сбоку тротуара несколько голубей что-то клевали. Выделялся один с белой грудкой. Он прогуливался гордо и независимо, не обращая внимания на других своих сородичей и на людей, топающих по тротуару.

Прохожие восторженно таращились на актрису, узнавая, оборачивались, показывали на нее и даже приветственно кивали ей, поймав блуждающий взгляд.

Отбросив всякие формальности, и, зная, как прошла беседа между нею и Корозовым, Акламин сказал:

— Вам известно о похищении Ольги Корозовой.

— Конечно, известно. Глеб сказал об этом, — ответила девушка и кому-то, кто поздоровался с нею издалека, кивнула.

— Что заставило вас предупредить Глеба об опасности для его жены?

Аристарх ожидал услышать от Евы что-либо толковое, но оказалось, сильно ошибался. Нарлинская, избрав для себя защитную манеру, стала как бы в боксерскую стойку, и Акламин услыхал:

— Вы о чем?

— Ведь вы предупредили Корозова заранее.

— Как я могла его о чем-то предупредить, если мне ничего не было известно? — ответила девушка, показав на лице такое искреннее изумление, что другой бы на месте Акламина замешкался.

Однако Аристарх выслушал ее спокойно, неулыбчивое лицо оставалось невозмутимым. Стало ясно, что Нарлинская не собиралась открываться, что голыми руками ее не возьмешь. Все это как-то не вязалось с ее скромной обаятельной внешностью.

Между тем, для Акламина подобное было привычно. Всякое новое дело начиналось почти одинаково. Подозреваемые с первого момента отказывались, и загонять их в угол приходилось постепенно с помощью фактов, свидетелей, улик.

Он верил, что и к Еве ему удастся найти подходы. Спокойно и серьезно продолжил:

— Тогда что вы имели в виду, говоря ему об опасности?

— Я говорила ему, что мне страшно остаться одной, что боюсь этого, что любая девушка опасается быть одинокой, и чтобы он не подвергал такой опасности свою жену Ольгу. Вот и все. И больше я ничего не знаю. Не нужно из моих слов делать трагедию и какие-то невероятные выводы. Да, я испугалась, когда он сообщил о похищении Ольги, невольно перенесла подобное на себя и испугалась за себя. Но что в этом удивительного? Всякую девушку могут испугать такие события. Всякую.

Аристарх заметил, как Нарлинская, говоря, украдкой стреляла глазами по сторонам. Ей определенно нравилось, когда ее узнавали прохожие, хотя старательно делала вид, что не обращала на них внимания. Однако сразу вся выпрямлялась, подавала вперед грудь, на лице появлялась блуждающая улыбка.

А вот когда встречные люди проходили мимо безразлично, видимо, не были театралами и не обращали внимания на многочисленные афиши с ее лицом, она заметно грустнела и становилась маленькой серой мышкой, хотя и очень красивой.

Голос Акламина снова тронул ее ушные перепонки:

— Значит, вы не подтверждаете, что предупреждали Глеба об опасности для его жены?

Ева кивнула. И пожала плечами. Она ничего не собиралась подтверждать. И никто не мог этого подтвердить. Свидетелей не было. А Корозов мало ли что может наговорить. Язык без костей.

— Я не знаю, почему он решил, что я его о чем-то предупреждала. Не знаю, — сказала.

Аристарх наткнулся на стену. Все его последующие вопросы отлетали от нее, как горох. Стена была непробиваемой.

Тон Евы был дружелюбным, но не более того. Ее подозрения связаны с членами триумвирата, однако вплетать полицию в их запутанные отношения было не просто нельзя, а недопустимо.

Она стала поглядывать на часы, приближалось время спектакля, к дверям театра потянулись зрители, а ей еще нужно было приготовить себя.

Акламин выразил сожаление, что разговор не состоялся и стал прощаться.

Ева направилась к служебному входу, бросив напоследок:

— Я была бы рада помочь, но ничем не могу.

Аристарх проводил ее взглядом. Твердой скорлупкой оказалась Нарлинская. Даже если предположить, что она явно ничего не знала, все же, наверняка, кого-то подозревала, и подозрения эти могли иметь под собой определенную почву. Они могли бы стать ключом к разгадке.