Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

Рома не осталось ни капли. «Госпожа Удача этой ночью проявила к вам безразличие, господин де 3., — Грот задувает все свечи, кроме двух. — Но всегда ж будет другой день, да — а?»

— Безразличие? — Якоб слышит, как уходят игроки, закрыв за собой дверь. — Меня ободрали.

— Ваши ртутные деньжата сохранят нас от голода и чумы еще долгое время, так? Рискованно вели себя при торге, господин де 3., но пока настоятель, знач, волен прощать вам, два оставшиеся ящика могут принести цену получше. Только подумать, сколько бы восемьдесят ящиков принесли вместо восьми.

— Такое количество, — голова Якоба гудит от выпитого рома, — нарушило бы…

— Правила компании о частной торговле, угу, погнулись б правила, но деревья, чтоб пережить сильный ветер, тоже гнутся, или нет?

— Точной метафоре не сделать неправильное правильным.

Грот возвращает драгоценные пустые бутылки на полку.

— Вы получили пятьсот процентов прибыли. Слухи путешествуют, у вас, знач, лишь два сезона, не больше, прежде чем китайцы займут этот рынок. Заместитель директора ван К. и капитан Лейси — у них весомый капитал в Батавии, и они не те люди, чтоб говорить: «О, нет-нет, ни за что, я не могу, моя квота — лишь восемь ящиков». Или сам директор займется этим.

— Директор Ворстенбос здесь для того, чтобы искоренять коррупцию, а не помогать ей.

— Интересы директора Ворстенбоса пощипала война, как и всех.

— Директор Ворстенбос слишком честный человек, чтобы наживаться за счет Компании.

— Какой человек не самый честный в собственных глазах? — Круглое лицо Грота в темноте похоже на бронзовую луну. — Не добрые намерения дорогу в ад мостят: самооправдание, и ничто другое. Коль мы заговорили о честных, чем вызвано сегодняшнее удовольствие лицезреть вас в нашей компании?

Ночной сторож на аллее Морской стены отстукивает деревянной колотушкой наступление очередного часа.

«Я слишком пьян, — думает Якоб, — чтоб хитрить».

— Я здесь по двум деликатным причинам.

— Мои губы замазаны и запечатаны, клянусь далекой могилой моего папеньки.

— Ну тогда, честно говоря, директор подозревает, что… происходят хищения…

— Святые мои! Только не хищения, господин де Зут! Только не на Дэдзиме!

— …связанные с одним провиантмейстером, который приходит к вам на кухню каждое утро…

— Много разных провиантмейстеров приходит ко мне на кухню каждое утро, господин де 3.

— …его небольшой мешок полон, когда он уходит, и так же полон, когда он приходит.

— Очень рад, что надо развеять это, знач, непонимание. Вы можете сказать господину Ворстенбосу, что ответ — лук. Ну да, луковицы. Гнилые, вонючие луковицы. Тот провиантмейстер — самая хитрющая бестия из всех. Каждое утро он пытается сбагрить их мне, но некоторые мерзавцы никак не понимают, когда говоришь им: «Изыди, бесстыжий плут!» Вот и все, в чем тут признаваться?

Голоса рыбаков разносятся далеко в теплой и соленой ночи.

«Я не так пьян, — думает Якоб, — чтобы не заметить его наглости».

— Что ж, — клерк встает. — Нет нужды более тревожить вас.

— Нету? — Ари Грот становится подозрительным. — Знач, нету?

— Нет. Завтра еще один долгий день на Весовом дворе, так что мне остается пожелать вам доброй ночи.

Грот хмурится: «Вы упомянули две деликатные причины, господин де 3.?»

— Ваша байка о луковицах, — Якоб нагибает голову, чтобы пройти в дверь, — требует обсуждения второй причины с господином Герритсзоном. Я поговорю с ним завтра утром, на трезвую голову. И новость, полагаю, будет для него неприятным откровением.

Грот загораживает проход Якобу:

— Что за вторая причина?

— Хочу обсудить с ним вашу игру в карты, господин Грот. В карнифель мы сыграли тридцать шесть партий, и из них вы сдавали двенадцать раз, и из тех двенадцати выиграли десять. Невероятный результат! Баерт и Ост могут и не заметить, что карты меченые, но Туоми и Герритсзон в этом разберутся. И это старый трюк, но тогда, в игре, я не принял его в расчет. Зеркал за нами нет; нет слуги, чтоб подсказал подмигиванием… я не понимал, в чем дело.

— Такая подозрительность, — тон голоса Грот становится прохладным, — …у богобоязненного парня.

— Бухгалтерам свойственна подозрительность, господин Грот. Я никак не мог объяснить вашу удачу, пока не заметил, как вы поглаживаете пальцами верхний край карт, когда сдаете. Я тоже их погладил и почувствовал неровности — совсем крохотные царапины: валеты, семерки, короли и дамы, все карты помечены чуть ближе или чуть дальше от угла, согласно их статусу. Руки моряков, рабочих или плотников слишком мозолисты, но пальцы повара или клерка — совсем другое дело.

— Это обычай, — говорит Грот, сглотнув слюну, — что хозяину дома платят за доставленные неудобства.

— Утром мы выясним, какого мнения придерживается на этот счет господин Герритсзон. А теперь я точно должен…

— Такой приятный вечер. А если я верну вам вечерний проигрыш?

— Важна правда, господин Грот: одна лишь правда.

— Так, знач, вы платите за то, что я сделал вас богатым? Шантаж?

— А почему бы вам не рассказать побольше о тех луковицах?

Грот вздыхает, дважды.

— Ну вы и зануда, господин де 3.

Якоб наслаждается этим «комплиментом наоборот» и ждет.

— Вы знаете, — начинает повар, — конечно же, знаете о корнях женьшеня?

— Я знаю, что японские аптекари ценят женьшень.

— Один китаец в Батавии, настоящий кент, шлет мне ящик кажный год. Все хорошо. Проблема в том, что магистратура вводит налог на каждый аукционный день: мы теряли шесть гульденов из десяти, пока доктор Маринус не упомянул о местном женьшене, который растет здесь, на берегах бухты, но не ценится. Так что я…

— Значит, этот человек приносит мешок местного женьшеня…

— …и уходит, — Грот гордо распрямляет плечи, — с мешком китайского.

— Охране и досмотрщику у ворот не кажется это странным?

— Им платят, чтобы не казалось. А теперь и у меня есть вопрос к вам: как директор посмотрит на это? На это, знач, да на все остальное, разнюханное вами? Потому что Дэдзима живет этим. Покончите с приработком, и вы убьете Дэдзиму… и не увиливайте с вашим «это решать господину Ворстенбосу».

— Но это на самом деле решать господину Ворстенбосу, — Якоб открывает щеколду двери.

— Это неправильно, — Грот закрывает щеколду. — Это совсем неправильно. С одной стороны, знач, «частная торговля убивает Компанию», а потом «я никогда своих людей не брошу». Никак не может быть вместе: рыбку съесть и косточкой не подавиться.