Приключения поручика гвардии - Юрий Шестера

Когда пышные постели были готовы, Андрей Петрович неожиданно для всех спросил:

— А как назовем эту реку?

После некоторого замешательства раздались неуверенные голоса:

— Может быть, Горелой?

— А может, Погорелой?..

Андрей Петрович обвел взглядом своих спутников.

— Давайте назовем ее рекой Провидения? Ведь если бы не она, не успели бы мы спуститься прямиком к заливу.

Все сразу же дружно закивали головами в знак согласия.

— Красивое название — река Провидения! — задумчиво произнес Клим. — Красивое и очень правильное!

— А теперь пора отдыхать. Однако на всякий случай выставляем вооруженного дежурного по очереди на один час, — распорядился Андрей Петрович. — Здесь и лошади, и вещи, да и за костром надобно присматривать. Савельич, организуй жеребьевку.

Тот достал из-за пазухи коробок и вынул из него пять длинных спичек, неровно пообломал их концы и, подровняв серные головки, зажал в ладони между большим и указательным пальцами. Первым выпало дежурить Климу, и Андрей Петрович передал ему серебряные часы в виде луковицы, которые, к счастью, не пострадали от водной процедуры.

* * *

Стоянку уже почти свернули, и только по кучкам лапника можно было определить места, где только что стояли палатки. Рабочие споро и привычно укладывали вещи в тюки, Николай Семенович еще раз проверял инструменты и упаковывал материалы с записями.

Андрей Петрович огляделся. Левый берег реки, покрытый девственным лесом, жил своей обычной жизнью с пением птиц и редкими криками зверей. А правый… Было больно смотреть на черную гарь пожарища, подернутого редкой пеленой дыма, хотя кое-где еще тлели огоньки, а то местами вспыхивало и тут же гасло пламя. Он поднял глаза повыше, к гольцу, и сразу же схватил подзорную трубу.

— Николай Семенович, — позвал геодезиста, — а заросли-то кедрового стланика живы! Чуть прихватило огнем по самому краю, а сами зеленеют, как ни в чем не бывало.

— И правда, удивительно, — откликнулся тот. — Наверное, жара не хватило, чтобы как следует поджечь. Ведь вокруг них не было крупных деревьев.

— А березка у самой расщелины при подъеме на голец тоже зеленеет! — и передал трубу геодезисту.

— Точно, зеленеет, — радостно подтвердил тот.

— Таким образом, — задумчиво подвел итог Андрей Петрович, — спастись можно было и на гольце, и даже сохранить лошадей у его подножия с подветренной стороны, сбивая пламя ветками. А можно было и на каменной россыпи, если бы удалось провести в самый ее центр лошадей, не переломав им ноги, что маловероятно. Однако в любом случае мы оказались бы отрезанными от внешнего мира на несколько суток, находясь там без воды и хвороста для приготовления пищи. Потому как спускаться через завалы тлеющих стволов раньше этого времени не только опасно, но, по-видимому, и невозможно. Поэтому пробиваться к реке было единственно верным и правильным решением. Так, Николай Семенович?

— Так, Андрей Петрович, — подтвердил геодезист.

— Андрей Петрович! Вона шлюпка с низовьев идет! — раздался возбужденный голос Арефия. — Кажись, наша, с «Ермака».

Из-за излучины реки действительно показалась шлюпка, медленно идущая против течения под парусом. Андрей Петрович схватил заряженное ружье, с которым дежурили у костра, и, вскинув его, выстрелил вверх, всполошив всю живность острова. От шлюпки тоже отделился дымок, и через некоторое время донесся звук далекого выстрела. Затем с ее борта спустились весла, матросы налегли на них, и у форштевня шлюпки появился небольшой бурун.

Не успела она уткнуться носом в песчаный берег острова, как с нее прямо в воду спрыгнул шкипер «Ермака» Тимофей Архипыч, обхватил Андрея Петровича своими ручищами и только повторял:

— Слава Богу, слава Богу! Какое счастье, какое счастье!..

И только несколько успокоившись, поведал о переживаниях команды с того момента, когда вахтенный доложил о приближении пожара к гольцу. На судне всю ночь никто так и не сомкнул глаз. Далекий огонь, дым, темень… Когда же стена огня со страшным гулом стала подходить к берегу, всех охватило отчаяние — шансов на спасение экспедиции почти не оставалось. У Тимофея Архипыча даже образовался синяк у правого глаза от окуляра подзорной трубы, пока он в предрассветной дымке пытался обнаружить кого-нибудь из спасшихся. Но увы…

И только когда огонь пожара поутих, стало видно, что дальше на восток он не пошел, что-то остановило его. Поэтому снялись с якоря и пошли вдоль берега на восток, и за мыском мили через три обнаружили устье довольно широкой реки. Опять вспыхнула надежда. Быстро спустили шлюпку и двинулись на разведку вверх по реке. А когда увидели вдали длинный и узкий остров, и услышали долгожданный выстрел, то как можно быстрее пошли на встречу с чудом спасшимися членами экспедиции.

Над островом установилась тишина. И вырвавшиеся из огненной стихии, и прибывшие на шлюпке стали в круг, обняв друг друга за плечи и опустив головы, молча переживали чудесное спасение экспедиции.

* * *

Как-то еще Григорий Иванович рассказывал в одной из бесед на борту «Надежды», что медведи Аляски любят ловить лапой лосося во время его нереста, сидя у переката какой-нибудь речушки. Андрей Петрович вспомнил об этом как раз во время нереста и предложил Арефию проверить это, а при случае и добыть крупного зверя, чтобы его шкуру переслать в Петербург в подарок своему батюшке. Ведь в прошлом году они во время нереста медведей не встречали. Лошадь с собой решили не брать, чтобы она ненароком не спугнула зверя, и отправились на его поиски. Но не тут-то было. Две попытки окончились неудачей, но азартный Арефий не унывал:

— Куды он от нас денется? — приободрял он взгрустнувшего было Андрея Петровича. — Все равно будет наш, вот увидите!

Сегодня была их третья попытка.

— Вона, вон он, наш «рыболов», Андрей Петрович, сидит у переката, — азартно шептал на ухо Арефий, — вишь какой из себя весь занятый.

— Ну и глаз у тебя — алмаз! — в который уж раз удивился тот способности Арефия видеть гораздо дальше него.

Огромный бурый медведь, гризли по-местному, сидел между валунами и внимательно, не отвлекаясь по сторонам, смотрел в воду переката. Затем делал резкое движение лапой и мощными когтями подцеплял большую серебристую рыбину, выкидывая ее на берег. Шел нерест лосося, и особенных трудностей в его добыче медведь не испытывал.

— Сейчас наловит рыбы, потом схоронит ее где-нибудь у ручья, завалив ветками, и будет ждать, пока она не станет отдавать душком, и только тогда с превеликим удовольствием ее и откушает. Любит он, шельма, рыбку с душком. Мы ведь тоже, когда ловили омуля на Байкале, вялили его с душком, — ностальгически прошептал Арефий и, увидев вопросительный взгляд Андрея Петровича, пояснил.

— Я из иркутских мещан. Молод был, женился, занимался промыслом пушного зверя. Вроде бы и достаток в доме был, а жена, пока я по тайге шастал, хвостом вилять стала. Возгорелся я весь от обиды, когда узнал об этом. А тут как раз прознал, что Александр Андреевич Баранов стал собираться в Америку руководить там русскими поселениями. Он в это время занимался в Иркутске стекольным производством, да, видать, что-то не заладилось у него с этим делом, и он принял предложение богатого купца Шелихова ехать в Америку, на остров Кадьяк. Я тут-то и упросил его взять меня с собой, хотя он особо и не отказывал. Нужны, видать, ему были добрые мужики на новом месте. Так я с его дозволения еще и Клима подбил ехать к черту на кулички. С тех-то самых пор мы с ним в паре и работаем.