Время золотое - Александр Проханов

– Встанем здесь ненадолго, – сказала она, продолжая грезить. Не понимала своих побуждений, опьяненная метелью и музыкой. – Погуляем в Парке культуры.

Они прошли сквозь арку и очутились в пространстве, где исчезли звуки, тревожный гул, мелькание фар. Город вдруг отпрянул, и возникло безлюдье, белая пустота, озаренная лунным светом. Елена смотрела, как снег засыпает его голову, как он поднимает воротник, заслоняясь от белых вихрей. Ей казалось, они ступили в мир, где их не найдут назойливые и суетливые люди, не настигнут страхи и подозрения, куда не ворвутся черные разъяренные толпы и где кончается мучительное раздвоение. Только снег, серебристая пыль на его волосах, прозрачная арка из голубого льда.

Фонтан был засыпан снегом, и над ним высилась в лучах, ослепительная в столбе света, Девушка с веслом. Фантастическая танцовщица, божественная великанша, царица снега, окруженная серебряной бурей. Она принесла эту бурю из далеких миров, где лучистые вспышки, кристаллы света, божественный холод и чистота. Она танцевала, кружилась в восхитительной наготе. Казалось, она оттолкнется от фонтана, взмахнет веслом и умчится, унесет с собой этот блеск, загадочный танец иных миров, населенных богами.

Они вышли к катку. Лед сизый, фиолетовый, розовый без мелькания толпы, без шуршания и звона. Лишь в метели кружился одинокий конькобежец. То удалялся, пропадал, словно его уносила метель. То возвращался на хрупкой искристой дуге. Неразличимо его лицо, неуловимы движения гибкого тела. Только под ногами вдруг вспыхнет фиолетовая или зеленая искра. Елене казалось, что этот вещий конькобежец послан им, чтобы увлечь в бесконечную даль, умчать из этого города. Надо уловить мимолетное мгновение, разноцветную искру, скользнуть в нее и сквозь эту спектральную вспышку умчаться в иное пространство.

Среди пустоты возникла пирамидальная новогодняя елка, одинокая, озаренная, пронизанная метелью, которая сыпала бесчисленные мерцания. Проникала в глубину ветвей. Качала стеклянные шары, похожие на небесные светила. Было странно видеть это нарядное дерево в тишине и безлюдье. Елена подумала, что ель нарядили для них двоих, ждали их здесь, встретили великолепием стекла и снега.

Огненная спираль сбегала от вершины к подножию, будто соскальзывала мерцающая змея. Трепетали и дрожали лучистые струны, натянутые сверху вниз, превращая ель в огненный шатер. И вдруг дерево озарялось, начинало пылать, бесшумно содрогалось, горело стеклянными планетами, лунами. На вершине воспламенялась ослепительная серебряная звезда, волшебная в своей ликующей красоте.

Елене казалось, что об этой звезде говорил недавно Бекетов. Звезда, пленительная, победная, прилетела из таинственных далей по его повелению.

В сумрачном небе возникло темное, непомерно огромное колесо с неподвижными люльками, туманными спицами, громадным овалом, который исчезал среди снежного мрака. В крохотной будке светился огонек. Елена постучала в оконце. Выглянула закутанная в платок женщина, крючконосая, в очках, – старая колдунья, которая прядет на огромной прялке снежную кудель.

– Ваш аттракцион работает?

– Садитесь, – сказала колдунья, и Елене показалось, что за очками блеснули зеленые, кошачьи глаза.

– Сколько оборотов можно сделать?

– Вам одного довольно, – сказала колдунья, отрывая билетик.

Они подошли к люльке. Бекетов смахнул с деревянной скамейки снег. Они уселись в шаткую зыбку, в которой было тесно, и они сидели, прижавшись. Колесо заскрипело, качнулось, и их стало возносить, тихо раскачивало, поднимало на темной спице в снежное небо. Выше танцующей девы с веслом, выше одинокого конькобежца, выше озаренной елки, которая оставалась внизу. Возникла Москва-река с ледяной полыньей, в которой струилось золото. Арена «Лужников» с пучками света, похожая на летающую тарелку. Бессчетные огни огромного города, который удалялся, превращался в белое зарево. А их уносило от бренной земли в небеса на огромном колесе, которое катилось в мироздание. Елена знала, что это колесо их общей судьбы, они перевиты единой нитью, которую не разорвать, не рассечь. И они будут вместе, до последних дней неразлучны. Бекетов взял ее руку, и так они продолжали плыть среди небесных снегов.

Они подъехали к ее дому на Трифоновской.

– Пойдем ко мне. Угощу тебя чаем.

В прихожей, не зажигая огня, она помогла ему снять сырое пальто, обняла, поцеловала в мокрые волосы, в висок, в холодные губы.

– Что я делаю? Что я творю? Я не твоя, не твоя! – лепетала она, когда он сбрасывал на пол ее платье и прижимался губами к груди. – Отпусти меня! Все будет ужасно!

В зеркало, что стояло в головах ее постели, влетали шаровые молнии, начинали метаться по комнате, и она видела его голую грудь с серебряным крестиком, свой ослепительно-белый локоть и ладонь, скользящую в его волосах. А потом все молнии улетали, а его лицо продолжало светиться.

– Я уйду от Градобоева. Теперь я не могу с ним оставаться.

– Ты не уйдешь, – сказал Бекетов. – Этим ты все разрушишь. Я должен быть рядом с ним.

– Это нужно для Русской Победы? – горько спросила она.

Он не ответил. В зеркале взрывались бесшумные шары света.

Дома, подойдя к орхидее, целуя перед сном цветы, он заметил, что они увядают. В них больше не было свежести. В белизне появилась лиловая тень. Он испугался. Мама собиралась его покинуть. Он совершил проступок, который она осуждала.

– Не уходи! – умолял он. – Не уходи!

Ему казалось, он вот-вот разрыдается.

Градобоев набивал в компьютере калиброванный текст: «Если мы свободны и бесстрашны… Если хохочем в глаза насильникам… Если презираем кремлевских лгунов и стяжателей… Если черная тень Чегоданова не в силах заслонить золотое солнце России… Если благородство сильнее подлости… Если правда прекрасней лжи… Приходите ко мне на митинг в воскресенье на проспект великого Сахарова, в 17 часов, и мы скажем Чегоданову, что ему больше не быть президентом. Что его презирают в городах и ненавидят в деревнях. Что его именем называют свирепых собак. Что свобода идет по земле, как весна, и тираны кончают свой век в петле, в клетке или в кровавой воронке от взрыва. Жду вас, други мои, и мы победим на выборах. Ваш Градобоев».

Он заряжал этим текстом свой блог, как снайпер вгоняет в ствол пулю, предназначенную для попадания в переносицу. В то место, где у Чегоданова сходятся белесые брови и пролегает вялая морщинка. Пуля просверлит лобную кость, взорвется в мозгу, выдавит огромные синие пузыри глаз, и тиран будет долго падать из золоченой ложи в переполненный зал театра с красным сафьяном кресел.

Градобоев туманно улыбался, предаваясь сладостному зрелищу. Не торопился нажать на клавишу. Не торопился утопить спусковой крючок. Не торопился метнуть бесшумную молнию в громадный город, переполненный миллионами жизней. Предвкушал вторжение своей воли в людское скопище, которое затрепещет от восторга и ужаса.