Мы вращаем Землю! Остановившие Зло - Владимир Контровский

— Муж? Нет, он не казак был, другого роду-племени. А как занесло… — она вздохнула и впервые назвала Дементьева по имени: — Долгая эта история, Павел.

— А ты расскажи. Под рассказ твой веселей работается, а дров-то у тебя вон сколько!

— Расскажу, только, — она запнулась, — боюсь, как бы ты меня врагом не стал считать.

— Врагом? С какой это стати? — удивился Павел, но Анюта словно и не слышала его вопроса.

— Родилась я в девятнадцатом году, — начала она, глядя в сторону, — в самый разгар гражданской войны. Отец пришел на побывку, позоревал дома две ночи, и получилась я, девчонка-последыш. Семья у нас большая была, но сестер у меня не было: одни братья, и все меня старше. Мама уже и не чаяла, что еще одного ребенка родит — самый младший из моих братьев был на пятнадцать лет меня старше.

— И все твои братья, — спросил Дементьев, опуская топор, — воевали за белых?

— Да, — Анюта обожгла его взглядом, — и отец, и братья, все семеро. Сначала они еще думали-размышляли, а как раскусили, что такое есть Советская власть, и когда на Дону восстание началось, то взяли они шашки да винтовки и пошли воевать.

— А потом? — спросил Павел, сглотнув слюну.

— Потом? — Анна горько усмехнулась. — Домой вернулись трое — отец и два брата; остальные кто погиб, кто за границу подался. Повинились перед Советской властью, и она их простила — вроде бы, — да только память у нее крепкой оказалась. Как началась на Дону коллективизация, так власть и припомнила моему старику-отцу да братьям все старые грехи, и спросила с них жестоко. Мать не выдержала — померла в одночасье, и осталась я на свете одна-одинешенька из всех десяти душ семейства моего. Отправили в детский дом; там я и росла под взглядами косыми да под шипенье гадючье — мол, вражье отродье. Всякое было — вспоминать не хочется. А как заневестилась я, тут и повстречался мне на пути мой сокол сизокрылый. Дрогнуло у меня сердечко, хоть и ненавидела я ненавистью лютой тех, на ком форма красноармейская.

Павел молчал, пораженный неожиданной исповедью Анны и звучавшей в ее словах болью, перемешанной с ненавистью.

— Да только недолгим было счастье мое, — продолжала меж тем Анюта. — Пришел с запада Зверь ненасытный, и умер муж мой на самой границе земли русской. Вот так, Паша. Заканчивай свое дровокольство — пора вечерять. Вон уже и товарищи твои идут, видишь?

* * *

Ночью, несмотря на усталость, он долго не мог уснуть, вспоминая разговор с Анной. Всякие мысли теснились у него в голове, были среди них и такие: «А ну как она наведет на нас бандеровцев или попросту возьмет и отравит?». Но эти мысли Павел от себя гнал: если бы Анюта замышляла дурное, не стала бы она с ним так откровенничать. Никто ее за язык не тянул, а как она умеет уходить от ответов, Дементьев уже знал.

Павел лежал на спине, и мерещились ему в темноте глаза Анны и янтарные огоньки, горевшие в глубине этих глаз. Наконец, не выдержав, Дементьев привстал на своей постели и прислушался. Все было тихо — сонно дышали его товарищи, спавшие вместе с ним в горнице, тихо было за окнами, тихо было и в комнате Анюты, за притворенной дверью. И тогда он осторожно поднялся и, стараясь ненароком не скрипнуть половицей и не разбудить спящих офицеров, пошел туда, к той двери, за которой спала казачка с колдовскими глазами.

Дверь оказалась незапертой. Она открылась бесшумно, и сразу же за порогом Павел наткнулся на белую фигуру Анны — она стояла за дверью, как будто ждала его и знала, что он придет. Павел обнял ее и прижал к себе, чувствуя, какая она горячая — там, под тонкой тканью ночной рубашки. Анюта ответила на его поцелуй, но руки ее вдруг сделались словно стальными: Павлу показалось, что он навалился грудью на два железнодорожных рельса.

— Плохая сегодня ночь, Паша, — прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь, — не наша. Завтра будет хорошая ночь, наша ночь — приходи, я ждать буду. А сейчас — иди, спи…

И Павел повернулся и тенью скользнул назад в горницу. Дверь за его спиной тихо затворилась, а он дошел до своей постели, лег и уснул — мгновенно, как провалился.

* * *

Утро принесло с собой неожиданность: дивизиону пришел приказ перебазироваться в соседнее село Хотын, километрах в пяти от Баратина. На вопрос Павла, в чем дело, Власенко только пожал плечами:

— Не знаю. Может, куда дальше двинемся, а может, из-за бандеровцев. Нехорошее это село, Баратин, — у них тут чуть ли не все мужское население в лесах прячется. Глядишь, еще перережут нас ночью, как курят, вот начальство и опасается.

Бандеровцы окрест действительно пошаливали: то автомашину угонят, то зарежут солдата или офицера, то оружие украдут. Не раз и не два по приказу Липатенкова пушкари прочесывали округу, и всякий раз вылавливали крепких мужичков, маскировавшихся под стариков и старух и прятавших под свитками и юбками «шмайссеры». Как бы то ни было, дивизион снялся с насиженного места и перебрался в Хотын. Сколько он будет здесь стоять, никто не знал, но у Дементьева не шли из головы слова Анны: «Завтра будет хорошая ночь, наша ночь — приходи, я ждать буду». И ближе к вечеру, когда стало ясно, что до утра нового марша не будет, он решился и стал обдумывать, как ему тайком попасть в Баратин.

Идти пешком — далековато, а ехать на машине нельзя: во-первых, отсутствие машины в дивизионе сразу же заметят, а во-вторых — на шум мотора в ночи наверняка слетятся не самые приятные люди. Оставался велосипед: тихо и быстро, каких-нибудь двадцать минут.

Приняв решение, Павел вызвал ординарца и провел с ним краткий инструктаж, закончив его словами:

— Если что, утром бери машину и гони в Баратин — сам знаешь куда. А пока — молчок, никому ни слова, понял?

— Так точно, — уныло отозвался Василий, наблюдая, как Дементьев распихивает по карманам запасные обоймы для «ТТ» и пару гранат-лимонок. — А только не ездили бы вы туда, товарищ капитан. Или возьмите с собой хотя бы пару автоматчиков…

— Может, мне еще и пушку с собой прихватить с полным расчетом? — иронически осведомился Дементьев. — Чтоб, значит, под окнами до утра постояла, на страже?

Полеводин вздохнул, но все-таки не удержался и сказал, понизив голос:

— Да вы не бандеровцев бойтесь, а бабы этой, Анюты. Ведьма она, это я вам точно говорю. Выцедит она из вас всю кровь по капле, а потом…

— Не мели ерунды! — сердито оборвал его Павел. — Все, я поехал.

…Он мчался по ночной дороге, прислушиваясь к лесным шорохам и вглядываясь в заросли. Сердце его билось учащенно, но Павел знал, что на пути к этой женщине с карими глазами его не остановит даже глубоко эшелонированная вражеская оборона: капитан готов был прорвать ее в одиночку, без поддержки танков, тяжелой артиллерии и авиации.

Боги хранят влюбленных и сумасшедших — до Баратина Павел добрался без всяких приключений и тихо постучал в окно знакомого дома на окраине села. Занавеска откинулась, за ней мелькнуло лицо Анны, и через несколько мгновений распахнулась дверь.