Город счастливых роботов - Олег Дивов

– Расслабься, Кен, – попросил я. – Не был ты пиндосом. И не будешь никогда.

– Я пробовал, – вырвалось у него.

Он глядел под ноги и молчал. Я ждал.

– Не сумел, – сказал он просто.

– Вот и слава богу…

– Но осадок неприятный остался.

– Машка сказала, ты натворил глупостей…

Сейчас понимаю, что он весь сжался при этих моих словах. Тогда я не заметил. А теперь, вспоминая тот давний разговор, – вижу, как Кен становится маленьким и несчастным. Я просто еще не умел видеть Кена таким.

– Так вот, заруби себе на носу, мы все не ангелы. Помнишь, когда внедряли Кодекс, какой цирк случился на заводе? Малахов с табуреткой и все такое, и у пиндосов головы полетели… Сюда гляди: твой покорный слуга умудрился принять в этой диверсии самое активное участие. А начал ее наш Михалыч прямо с учебного конвейера. И Джейн была в курсе, просто не хотела светиться. И ты ничего не знал об этом, верно?

Кен только молча кивнул, разглядывая меня как-то по-новому.

– Мы сделали что могли, и нам нечего стыдиться, но… Все равно потом было как-то нехорошо.

– А я думал, это кадровик замутил, – сказал Кен. – Он ведь такой… Непростой дядька. И нашим, и вашим, и своей бывшей конторе заодно, и еще черт-те кому.

– Сейчас мне кажется – он это начал, а мы и рады были стараться. Нас, как говорится, сыграли втемную.

– А почему ты не рассказывал?

– Потому что осадок неприятный остался. Нас с детства учили действовать прямо и не врать. А это было само по себе вранье. И взрослые дяди только тем и занимаются, что делают гадости друг другу исподтишка. Гадость у нас тогда получилась отменная, но вспоминать ее мне не хочется. Зато я другое помню: «Сюда идите, правые-неправые, остаться должен только один!»

Он улыбнулся.

Нас не предупредили, что взрослая жизнь – это сплошное притворство. У взрослых так, чтобы честно и в лоб, не бывает. А если вдруг случается, потом всем очень страшно и очень стыдно. Как сейчас целому городу стыдно. И мой желтый цитрус придется снова красить, чтобы людям не напоминал, проезжая мимо, какие они, мягко говоря, странные ребята, когда выпускают своих демонов наружу.

Или продать его? Все-таки дико ездить на машине, у которой опасно крутить руль до упора. Зазеваешься, крутанешь, ничего не случится, ты расслабишься, а потом однажды – хрясь! И в столб. Спасибо, мне и без столба хватило. Конструктивный дефект, представьте себе, загадочный глюк в мозгах усилителя: приходит с возрастом и не лечится перепрошивкой. И ни от какой «сопли» китайской не зависит. «Соплю» косые и правда воткнули, только когда она отваливается, просто руль тяжелеет, это не смертельно. Вот почему штаб-квартира полезла на стенку, заметалась в ужасе, а потом бросилась умножать сущности без необходимости: это был наш собственный просчет. Чего-то перемудрили добрые волшебники из инженерного центра компании. А нам загибали про китайцев, да как умело и убедительно загибали, постаралась чертова пиар-служба.

Интересно, нам вообще когда-нибудь не врали?

Где-нибудь на этой планете не врут? Кому-нибудь?

– Я постараюсь, чтобы этого было поменьше, – сказал Кен. – Я их научу не врать. Обещаю.

Мы очень буднично простились – ему надо было зайти туда и сюда, а завтра он планировал «отвальную», куда всех позовет, конечно. А потом то ли перенесли рейс, то ли авиаторы собрались бастовать, и надо было успеть прежде, чем они остановят самолеты в воздухе…

Больше я его не видел.

* * *

Последнее фото, на котором мы все вместе, сделано за полгода до «событий», как это теперь зовут в городе. Щелкнула издали Рита, на парковке у завода.

Мы с Михалычем стоим возле его красного цитруса, плечом к плечу, сутулясь, как провинившиеся школьники. На самом деле мы измотаны после смены. Перед нами Джейн – с таким выражением лица, будто вещает двум остолопам нечто судьбоносное. А Кен идет от нас на камеру, улыбаясь самой теплой из своих улыбок. Ветер треплет его волосы, пиджак распахнут, галстук сбился на сторону, одной рукой Кен тянется к нему – сейчас галстук переедет в карман.

Михалыч, хоть и усталый, в самом расцвете: он не знает, что его снимают, не напрягается лицом и поэтому великолепен. Джейн, прямая, тонкая и сильная, как натянутая струна, ведет излюбленные речи – объясняет нам, что мы балбесы. Ей сейчас нет дела до мирового автопрома, она на минуту стала собой и в эту минуту прекрасна. Кен – просто на пике формы, так хорош он еще не был и потом не будет.

Со мной неудачно: очарование юности уже ушло, а мужественное благородство не пришло. У меня физиономия провинциального клерка, и если убрать с картинки лишних красавцев, можно иллюстрировать песенку: «он был титулярный советник, она генеральская дочь, он робко в любви объяснялся, она прогнала его прочь». Вообще, фото дрянное: я в ту пору выглядел намного лучше, честное слово. Меня надо уметь фотографировать. Нужно правильно выставить свет, найти верный ракурс – и в простецкой морде проглянет та еще глубина. Эту глубину знали и ценили трое моих друзей, иначе бы отнимали сладкое каждый божий день и лупили портфелями. Вдобавок я скучен и непривлекателен в статике. Зато у меня богатая мимика, я интересно гляжу и зажигательно подмигиваю. Вам это кто угодно из нашей смены скажет. У Дартов Веддеров я вовсе считался за симпатягу.

И глаза у меня что надо, девушкам очень нравятся, а на этом снимке их совсем не видно.

И слабенький бытовой объектив никуда не годится.

И в целом Рита не умеет снимать.

Но Михалыч, Джейн и Кен удались ей.

Получилось до жути символичное фото.

Между нами двумя и Джейн – дистанция. Какой-то метр, но преодолеть его нельзя. А Кен уходит.

Будь оно все проклято, мы этого не хотели. Мы так не планировали. Мы так не договаривались.

* * *

Я собирал эту историю по крупицам, сам того не желая, едва не против своей воли – просто ко мне год за годом стекалась информация. Приходили люди, говорили о том, о сем. Кого-то мучили воспоминания, кого-то грызло чувство вины… Некоторых ничего не мучило и не грызло, и они сообщали больше и интереснее других, поскольку не старались выставить себя лучше, чем были.

Очень важное рассказала Джейн перед отъездом. Я тогда не до конца поверил ей. То есть я поверил в ее совершенную искренность, но сомневался, так ли уж хорошо она все знает.

Она знала достаточно. Но целиком мозаика сложилась, только когда до меня дошли записки Кена. Те самые, где вперемежку с афоризмами про русских на берегу реки были собраны его ранние выкладки по философии эффективности, наивные размышления о жизни, наброски планов на будущее и многое, многое другое.

Например, партитура художественного стука.

Я не шучу: это выглядело словно нотная запись. Кен был мастер отображать графически любые сложные процессы, так ему было легче обдумывать их и потом не теряться в них. Взаимоотношения между людьми тоже процесс, нарисовать его не проблема. А для менеджера по культуре производства, который в институте на такое натаскан, – раз плюнуть.