Дети декабря - Платон Беседин

– Ну, – включился в дискуссию знакомый писатель с густыми шмелиными бровями, – они боятся, что, не будь там сил АТО, ополченцы пойдут дальше…

– Только и мечтают, ага, – ещё громче хмыкнул Вадим.

– Не ополченцы, а Путин, – поправил писателя Валя Проскурин, тоже человек литературный.

Они сидели у него в гостях, на улице Гоголя, в квартире, выходившей окнами на здание севастопольского университета. Межуев, часто бывавший у Проскурина, очень любил это место. Как одно из напоминаний, связывавших его с молодостью. С тем временем, которое он очень ценил. Потому и предпочитал тех девушек, те привычки, увлечения, фильмы и книги, ту музыку. Законсервировался не физически, но ментально. Оттого и ходил в чёрных футболках Rolling Stones, Nirvana, Guns’n Roses, Rage Against the Machine, AC/DC. И, несмотря на свои тридцать лет, работу инженера в серьёзной компании, общался с друзьями, знакомыми как подросток, эпатажный, рефлексирующий, ищущий. Наверное, потому он и ездил на Евромайдан, возил гуманитарку в Луганск. Взрослея через преодоление себя, через поиск правды.

Несомненно, в Межуеве была глубина. Но она и терзала его. Когда все жили просто, не заморачиваясь, он вглядывался в бездну. Впрочем, и в Проскурине, и в самом Смятине была эта жажда максимального погружения. Наверное, потому они и сошлись. Но Межуев нырял за сомнительными жемчужинами чаще других, глубже других. И перепады давления сделали его непредсказуемым. Когда, например, в теологические размышления он вплетал цитаты из любимого «Американского пирога», и это казалось ему нормальным.

– Неужели вы не понимаете?! – злился он. – Это же не порнокомедия о сперме и пиве, а лучшая история дружбы!

Дружбу Вадим ценил больше всего. И по возвращении с Евромайдана его отношение к Ключникову и Смятину стало почти трепетным.

Смятин вспомнил о нём и думал, как бы Вадик отреагировал на сборы в пользу АТО. Мужик тем временем вперил в Смятина оловянный взгляд. Речь его была монотонна, скучна, как ячменный кисель. А вот яйцевидная лысая голова привлекала внимание. Глядя на неё, Смятин вспоминал Эхнатона. Фараонами он интересовался в школе.

– Я же дал вам денег! Отстаньте! – Смятин попытался отбиться от мужика. – Что вы ко мне пристали? Вон сколько людей!

Он махнул рукой в сторону перехода. Там, пуская с мороза пар, спешили в метро замёрзшие люди.

– Чужой, ты чужой! – вдруг оскалился мужик. Смятин увидел, что зубов у него почти не осталось, а дёсны воспалены.

– На, только отстань! – Смятин сунул ему уже двадцатку.

Мужик захихикал. Но, уходя, сцепил руки на шее, будто душил сам себя. Смятин бросился вверх по лестнице.

Открывшийся проспект Бажана привёл в чувство. Машины, чумазые или, наоборот, отливавшие леденцовым блеском, неслись по грязной дороге в сизых облачках выхлопного дыма. Лавируя между кондитерскими магазинчиками, Смятин всё ещё злился на АТОшника. Он казался ему нереальным, странным, будто из сологубовского рассказа. Собственно, в такие моменты весь Киев представлялся как в мороке. Суетные, сбивчивые мысли не вязались друг с другом.

«Нереальность бытия – да уж, не ново», – улыбнувшись, поддел себя Смятин и, перебравшись через дорогу, наткнулся на труп собаки. Поморщился, отвернулся. Нырнул в ещё один переход и наконец оказался у салона «Карпатская мебель». Его рекомендовали Милена и Вилен.

В салоне к Смятину подошла томная чернобровая консультантка. Такую, наверное, полюбил Вакула. Её должны были звать Оксаной, но звали Татьяной. Говорила она на мове, певуче и нежно. Смятин уже покупал в «Карпатской мебели» кухонный стол и стулья из бука. Они и сейчас были в продаже, но стоили гораздо дороже.

– Смотрю, цена поднялась, – заметил Смятин.

– Так, на жаль, ми залежимо від євро[19].

– Ну, у вас же не баварская, а карпатская мебель, верно? Мебель из Карпат.

– Клей, фурнітура – європейська якість[20], – улыбаясь, принялась перечислять чернобровая консультантка.

Но Смятин уже не слушал её. Он смотрел на то, ради чего, собственно, шёл сюда – на буковую библиотеку. На четыре книжных отделения за матовыми стёклами и шкафчики снизу. На массивное и вместе с тем изящное библиотечное чудо. Мысленно Смятин уже расставлял на полках книги. Расставлял по своей, индивидуальной системе. Столь долго он мечтал о такой библиотеке.

– Бачу, вона вам дуже подобається[21], – консультантка приблизилась почти вплотную. Пахло от неё интимно и сладко.

– Дуже[22], – Смятин шагнул к чудо-библиотеке. – Сколько за неё?

– Так, побачимо. Двадцять сім тисяч гривень[23].

Смятин перевёл сначала в рубли, затем в доллары. Поёжился.

– Осенью она стоила двадцать одну.

– Євро[24], – консультантка была предсказуема.

– Мне, – он и выговорить не мог, – мне нужно две.

– Так, – консультантка пошла к себе за столик. – На жаль, зараз тільки одна. Можна замовити, але вже за новою ціною. Вибачте, багато замовлень. Різдво, Новий рік…[25]

– А говорят, у людей денег нет. Новая цена – это сколько?

– Тридцять тисяч гривень[26].

– Итого – пятьдесят семь тысяч гривен. Ладно, дайте мне время подумать. Дякую[27].

За пивом в соседнем парке Смятин скалькулировал будущие траты. С мыслями о недовольной жене и её будущей «Киа». Пятьдесят семь тысяч гривен – столько надо было заплатить за мечту. Когда Смятин мчал в Киев, он не учёл подорожания. А ведь ещё были нужны шкаф-купе, кухня, стол в комнату. Может, стоило купить лишь одну библиотеку, а вторую потом? Но наступит ли это «потом»? И во сколько тогда обойдётся библиотека? Когда курс евро и доллара менялся прямо на глазах, и это было отнюдь не образное выражение. На электронных табло переключались цифры. На бóльшие.

Смятину захотелось выпить. В последнее время это желание перешло в категорию постоянных. Настораживающих. Он взял коньяка, масдамского сыра и спустился к замёрзшему по краям, припорошенному снежной крупой озеру. Заметался между желанием немедленно купить библиотеку или пригласить консультантку в кафе. Не определившись, поплёлся обратно к домам, но сунулся не туда, под какие-то узловатые, переломанные деревья. Ступил неудачно и провалился под лёд. Ноги ушли по колено. Их тут же обдало холодом. Неуклюже Смятин задёргал ногами, разбивая тонкий прибрежный лёд. Выбрался на твёрдую землю, испуганный и замёрзший.