Антанта и русская революция. 1917-1918 - Роберт Уорт

9 октября, сразу после того, как был сформирован новый кабинет министров, британский, французский и итальянский послы были приняты в Зимнем дворце, в штаб-квартире нового правительства. Фрэнсис не поехал с ними, поскольку не получил из Вашингтона инструкций на свои неоднократные запросы. Сделав несколько предварительных замечаний, Бьюкенен приступил к зачитыванию написанной на французском ноте. Стараясь скрыть свое раздражение от выпавшей на его долю неприятной миссии, он сохранял сухой и жесткий тон, который, как показалось Нуленсу, придавал «вполне безобидным жалобам» союзников «характер безапелляционного приказа». Эти «безобидные жалобы», как дипломатично выразился французский посол, были сформулированы весьма резко, если принять во внимание, что они были адресованы союзнику по оружию. «Российскому правительству следует, – говорилось в ноте, – действиями доказать свою решимость использовать все надлежащие средства для установления дисциплины и должного воинского духа в сражающихся войсках и одновременно обеспечить функционирование коммунальных служб и восстановить порядок на фронте и в тылу». Более того, Россию предупреждали, что «вскоре правительства союзников могут столкнуться с мнением, которое поднимет вопрос о целесообразности поставок в Россию оружия, военной техники и прочего военного снаряжения, с упреком по поводу того, что они не сохранены для Западного фронта, где воля к победе проявляется без всяких колебаний».

Керенский воспринял это обращение почти как личное оскорбление и отвечал на русском – переводил Терещенко, – что Россия будет воевать до конца, несмотря на уродливое наследие царского режима и сомнения союзников относительно целесообразности поддержки военным снаряжением. В заключение он язвительно напомнил своим слушателям, что Россия все еще остается великой державой. Едва Терещенко успел перевести последнее предложение, как Керенский резко встал, чтобы уйти, взмахом руки показав, что аудиенция окончена. Его поведение оскорбило послов, и потом Бьюкенен выговаривал Терещенко, что Керенский не имел права столь бесцеремонно обращаться с представителями союзников. Керенский же немедленно отправился в американское посольство, желая выразить благодарность послу за то, что тот не принимал участие в протесте. Но Фрэнсис только что уехал на встречу с министром иностранных дел и вернулся, как только узнал о визите Керенского, но опоздал принять незаслуженную им благодарность премьер-министра. Керенского тем более задела эта нота, что союзники, теперь так озабоченные отсутствием порядка в стране, горячо поддерживали того самого человека, которого он считал ответственным за анархию и распад – генерала Корнилова. Ему было бы еще досаднее, если бы он знал, что человеком, чей отчет и рекомендации военному кабинету Британии явились поводом для ноты протеста, был генерал Нокс, возможно, самый влиятельный сторонник Корнилова вне России. Временное правительство направило официальный протест через своих представителей в Лондоне, Париже и Риме с вежливым требованием, чтобы инцидент, связанный с нотой, держался в полной тайне, чтобы избежать «опасного раздражения» общественного мнения России. Лэнсингу через Бахметьева сообщили, что отстранение Соединенных Штатов от союзников очень высоко оценено. Британский и итальянский послы получили инструкции извиниться, но Нуленс, который настаивал на том, чтобы его правительство поддержало эту ноту, отказался извиняться.

Новый кабинет министров Керенского, чей состав был объявлен всего за день до происшедшего 9-го неприятного инцидента с нотой, был мерой временной и оказался слабее трех своих предшественников. Действовать кабинет не начинал, ожидая одобрения Демократической конференции – собрания представителей неимущих классов российского общества, – которая незадолго до этого открылась в Петрограде. Но делегатам не удалось прийти к какому-либо четкому согласию относительно состава нового правительства, и Керенский приступил к отбору министров по своему разумению. Присутствие в правительстве нескольких кадетов было явно непопулярным. Петроградский Совет не замедлил обвинить его в том, что это «правительство гражданской войны». Керенский призвал к поддержке в надежде, что «все граждане объединятся… ради общей работы во имя основных и самых важных вопросов нашего времени – защиты страны от внешнего противника, восстановления закона и порядка и надежного управления страной до созыва Учредительного собрания». Утверждая, что правительство будет продолжать «решительное сопротивление всем попыткам навязать России чужую волю», он обещал, что русский представитель на предстоящей конференции союзников будет стремиться «в дополнение к достижению соглашения с нашими союзниками относительно наших общих целей войны составить с ними соглашение на основе принципов, провозглашенных русской революцией».

За Демократической конференцией 20 октября последовал созыв более консервативного, но не столь бесполезного собрания – так называемого Предпарламента или Временного совета Российской Республики, который должен был функционировать как совещательный орган до созыва постоянно откладываемого Учредительного собрания. Вопреки совету Ленина в его работе приняла участие делегация большевиков, но покинула его во время первого же заседания, после чего Троцкий бросил грозное обвинение правительству, которое, как он выразился, «под диктовку кадетских контрреволюционеров и империалистов союзников, не проявляя здравого смысла, не имея ни сил, ни плана, затягивает кровопролитную войну, приговаривая к бессмысленному уничтожению сотен тысяч солдат и матросов и готовя капитуляцию Петрограда и удушение революции». В своем докладе в Вашингтон Фрэнсис презрительно отозвался о «шестидесяти (большевиках, которые) вскочили с места, осыпаемые насмешками членов Временного совета», но их уход был актом силы, а вовсе не слабости. Избавившись от мешавшего ему левого крыла, делегаты посвятили последующие дни рассмотрению путей и средств восстановления боеспособности армии. Как обычно, эти дискуссии были обречены на безрезультативность не только из-за отсутствия согласил в самом совете, но в основном потому, что рядовые массы солдат совершенно не были настроены на продолжение войны.

По контрасту с феноменальным успехом большевистской антивоенной пропаганды, что следует скорее приписать изнуренности народа войной, чем достоинствам самого большевистского учения, патриотическая контрпропаганда при всех ее усилиях практически не достигала цели. Буржуазную прессу, где печатались патриотические проповеди, по-прежнему не читали те, кому они были предназначены, тогда как широко распространяемая большевистская газета «Окопная правда» привлекала на фронте огромное количество читателей. И то небольшое влияние, которое представителям союзников удалось оказать на правительство, в течение осени практически было сведено к нулю.

Почти одинокими в своей вере, что пересмотренная тактика принесет надежду на возрождение боевого духа, были полковник Уильямс Бойс Томпсон и майор Реймонд Робинс, члены официальной неполитической миссии американского Красного Креста в России. Эта миссия, состоявшая приблизительно из двадцати человек во главе с доктором Франклином Биллингсом, известным чикагским врачом, прибыла еще летом. Не обладая опытом руководства и не зная условий жизни России, он предоставил руководить практической деятельностью Томпсону, богатому финансисту и медному магнату, на чьи деньги в основном и обеспечивалась работа миссии. В начале сентября Биллингс вернулся в Соединенные Штаты, отчасти из-за пошатнувшегося здоровья, оставив главой миссии Томпсона. Робинс, его главный помощник, социальный служащий, бывший одним из главных сторонников Теодора Рузвельта, по своим общественным взглядам и политическим симпатиям был либералом, тогда как Томпсон – консерватором. В начале поездки они относились друг к другу с большим недоверием. Робинс недоумевал, что делает в миссии милосердия «этот реакционер с Уолл-стрит», а Томпсон выразил изумление по поводу присутствия в миссии «выскочки и смутьяна, рузвельтовского крикуна». Во время длинного и монотонного путешествия в Петроград у спутников было время оттаять и постепенно проникнуться друг к другу симпатией, поскольку оба разделяли страстное желание постичь суть событий в России и увидеть неприкрашенную действительность. В Петрограде они обратили внимание на постоянно крепнущее влияние Петросовета и поняли, что усталость народа от войны нельзя объяснить только германской или большевистской пропагандой. Коллеги стали еще больше презирать «мнение семи процентов», как Робинс охарактеризовал точку зрения малой части населения, оцененную им в семь процентов, которая всегда управляла Россией и надеялась делать это и впредь. Эта жалкая кучка предпочитала усилению революции германское господство, что для двух патриотически настроенных американцев очень походило на предательство. Во время организации работ по доставке зерна из Украины в Петроград Робинс получил доказательства силы Петросовета и слабости Временного правительства. Его правительственный мандат оказался ничего не значащим клочком бумаги, тогда как председатели местных Советов быстро решали все его проблемы с транспортом.