«Новая Атлантида». Геополитика Запада на суше и на море - Николас Спикмэн

Однако проблема партизана становится лучшим пробным камнем. Различные виды партизанской войны могут так смешиваться и сливаться в практике сегодняшнего ведения войны, они остаются настолько различными в своих фундаментальных предпосылках, что применительно к ним оправдывает себя критерий группирования на друзей и врагов. Ранее мы напомнили о типичном группировании, которое явствовало при подготовке Гаагского устава сухопутной войны: большие военные державы против маленьких нейтральных стран.

При обсуждениях Женевских конвенций 1949 года с большим трудом была достигнута компромиссная формула, уравнивающая организованное движение сопротивления и добровольческий корпус. И здесь повторилось типичное группирование, когда речь шла о том, чтобы закрепить опыт Второй мировой войны в международно-правовых нормах. И в этот раз большие военные державы, потенциальные оккупанты, противостояли маленьким, опасающимся оккупации государствам; однако в этот раз со столь же необычной, сколь и симптоматичной модификацией: самая большая сухопутная, континентальная держава мира, самый сильный потенциальный оккупант, Советский Союз, был теперь на стороне маленьких государств.

Богатая материалами и хорошо обоснованная документами работа Jurg H. Schmid “Die volkerrechtliche Stellung der Partisanen im Kriege” (Zurcher Studien zum Internationalen Recht Nr.23, Polygraphischer Verlag AG. Zurich, 1956) хочет поставить «под вывеску права» «Ведение герильи гражданскими лицами» — при этом имеются в виду конкретно партизаны Сталина (S.97,157). В этом Schmid видит «квинтэссенцию проблемы партизана» и правовое творческое достижение Женевских конвенций. Schmid хотел бы устранить «определенные раздумья права оккупации», еще оставшиеся от прежнего понимания оккупационной власти, в особенности, как он говорит, «воспетую обязанность выполнять приказ». Для этой цели он использует учение о легальных, но рискованных военных действиях, которые он по-новому акцентирует как рискованные, но не-иллегальные военные действия. Так он уменьшает риск партизана, которому он за счет оккупационных властей присуждает возможно больше прав и привилегий.

Как он думает избежать логики террора и антитеррора, я не вижу; дело обстоит так, что он просто криминализирует военного врага партизана. Все это в целом — в высшей степени интересное пересечение двух различных statuts juridiques, именно участника войны и гражданского лица, с двумя различными видами современной войны, именно открытой и холодной войны между населением и оккупационными властями, в которой партизан Schmid`а (следуя Мао) принимает участие a deux mains. Удивительно только, и здесь заключается истинная поломка оси понятия, что эта де-иллегализация сталинского партизана за счет классического международного права одновременно связывается с возвратом к чистой войне государств Portalis-доктрины Руссо, о которой Schmid утверждает, что она только «в своей детской обувке» запрещала гражданскому лицу совершение военных действий (S.157). Так партизан становится застрахованным.

Четыре Женевских конвенции от 12 августа 1949 года являются плодом гуманного образа мыслей и гуманного развития, которое заслуживает восхищения. Присваивая и врагу не только человечность, но даже законность в смысле признания, они остаются на основе классического международного права и в русле его традиции, причем такое произведение гуманности не является невероятным. Их базисом остается государственное ведение войны и построенное на этом оберегание войны, с его ясными различениями войны и мира, военных и гражданских лиц, врага и преступника, войны государств и гражданской войны.

Однако давая ослабеть этим существенным различениям или даже ставя их под вопрос, они открывают дверь для такого рода войны, которая осознанно разрушает те ясные отделения одного от другого. Тогда иное осторожно стилизованное компромиссное нормирование предстает лишь тонким мостиком над бездной, которая скрывает в себе чреватое большими последствиями преобразование понятий о войне, о враге и о партизане.

В Пруссии, ведущей военной державе Германии, восстание против Наполеона весной 1813 года было преисполнено сильного национального чувства. Великое мгновение быстро миновало; однако в истории партизанства оно столь существенно, что мы должны будем позже особенно обсудить его.

Сначала нам необходимо обратить внимание на бесспорный исторический факт: прусская и ведомая Пруссией немецкая армия с 1813 года вплоть до окончания Второй мировой войны представляет классический пример организации войска, которая радикально вытеснила идею партизанства. Тридцать лет немецкого колониального господства в Африке (1885–1915) были в военном смысле недостаточно важны, чтобы серьезно познакомить с проблемой блестящих теоретиков прусского генерального штаба. Австрийско-венгерская армия знала партизанскую войну на Балканах и имела регламент для малой войны. Напротив, прусско-немецкая армия вторглась во время Второй мировой войны 22 июня 1941 года в Россию, не думая о партизанской войне. Свою кампанию против Сталина она начала с максимы: воинская часть подавляет врага; мародеры обезвреживаются полицией. Лишь в октябре 1941 года последовали первые специальные инструкции по подавлению партизан; в мае 1944 года, за год до окончания четырехлетней войны, вышел первый полный регламент верховного главнокомандования вооруженных сил.

Прусско-немецкая армия стала в 19 веке самой знаменитой, образцовой военной организацией тогдашнего, европоцентристского мира. Но она была обязана этой славой исключительно военным победам над другими регулярными европейскими армиями, в особенности над армиями Франции и Швейцарии. С нерегулярной войной она встретилась только во время немецко-французской войны 1870–1871 годов во Франции, в образе так называемых франтиреров, которых по-немецки именовали партизанами (Heckenschutzen) и безжалостно обращались с ними в соответствии с правом войны, как это, впрочем, делала и любая регулярная армия.

Чем строже дисциплина в регулярной армии, чем корректнее она различает военных и гражданских лиц и рассматривает только одетого в униформу противника в качестве врага, тем более чувствительной и нервозной она становится, если на другой стороне в борьбе принимает участие и не одетое в униформу гражданское население. Военные реагируют тогда жесткими репрессиями, расстрелами, взятием заложников и разрушением населенных пунктов и считают это справедливой самообороной против коварства и вероломства. Чем с большим уважением относятся к регулярному, одетому в униформу противнику как к врагу и не путают его даже в самой кровавой борьбе с преступником, тем злее обходятся с нерегулярным борцом как с преступником. Все это само собой следует из логики классического европейского права войны, которое различает военных и гражданских лиц, участников войны и мирное население, и которое мобилизует редкую моральную силу — не объявлять врага как такового преступником.

Немецкий солдат узнал о франтирере во Франции, осенью 1870 года и следующей зимой 1870/71, после важной победы, которую он одержал над регулярной армией императора Наполеона III в битве у Седана 2 сентября. Если бы все шло по правилам классической, регулярной войны армий, то нужно было бы ожидать, что после такой победы война будет окончена и что будет заключен мир. Вместо этого побежденное правительство императора было смещено.