Белые раджи - Габриэль Витткоп

— Но в чем же все-таки дело, мама? - Спросила Ивлин. - Вы все говорите обиняками, и я не пойму ни словечка...

Через гостиную Лэкингтон-Викиридж пролетел тучный и весьма подозрительный, накрашенный, толстозадый ангел, будто сошедший с библейских страниц. Оба пастора, привычные к толкованию священных текстов, сочли всякую экзегезу в данном случае излишней. Маргарет вздохнула, и у нее хрустнул корсет.

— Женись он на баронессе Бердетт-Кауттс... - Начал преподобный отец Сэвидж.

— Это было бы превосходно, просто превосходно! - Горячо поддержал преподобный отец Джонсон.

Эмма на них грозно зыркнула. Она была похожа на брата: высокая, худая, с уже седеющими коричневато-красными локонами и ярко-голубыми глазами.

Маргарет подумала, что мисс Букварь ждала, скорее, вопроса, нежели ответа Джеймса, и поднесла белоснежную руку к блюду с пирожными, а преподобный отец Джонсон протянул свою к письму раджи:

— Вы позволите?

То было длинное запутанное послание к Бруку Бруку, который затем переслал его с надлежащими замечаниями семье: династическое наследование раджа было поставлено под угрозу весьма странным событием.

— Бедный Брук... Бедное дитя, - театрально вздохнула Эмма, а затем вдруг стукнула себя по лбу, словно вспомнив о забытом зонтике: - Боже Мой! А Чарльз!..

— Но что же случилось? - Спросила оторопевшая Ивлин. - Что произошло?..

Достигнув того роскошного возраста, когда каждый год, считаясь за два, порой становится вдвое богаче, Белый раджа встречал осень жизни без празднеств и жатв. Силы его были подорваны заговорами, нападениями, тяжбами и, наконец, восстанием гунсы. После бегства по воде обострились приступы уже много лет подтачивавшей здоровье лихорадки. Он часто бывал угрюм и мрачен, его могла охватить беспричинная ярость, и врожденное непостоянство приобретало теперь тревожные очертания. Все шушукались у него за спиной. Вскоре случилась скверная история, положившая конец дружбе с Темплером, который посмел заговорить о душевной болезни: посыпались требования объяснений, возражения, оправдания и даже угрозы, после чего раджа передал дело адвокату.

Его лицевой пейзаж смягчился: Джеймс стал теперь просто рябым. Благодаря развевающимся волосам, белым брюкам и матросской блузе он все еще выглядел моложаво. А жизнь приберегала лишь неприятные сюрпризы. С некоторых пор раджа планировал путешествие в Великобританию, но отъезд замедлили февральские события. Он хотел выяснить положение раджа и оценить, в какой мере можно рассчитывать на британскую помощь. В сентябре он писал Темплеру:

«Я должен отлучиться из Саравака еще по одной причине: следует пронаблюдать за тем, как Брук вступит в должность и перейдет к руководству. Останься я здесь, изменения будут осуществляться с трудом, а после отлучки мне было бы проще отойти от дел. Я хочу увидеть, как Брук Брук станет ««царствующей особой», и желаю, чтобы необходимое после моей смерти преобразование было подготовлено и даже проведено еще при моей жизни».

Однако близилось время, когда его привязанность к Бруку Бруку не выдержит испытаний.

Джеймс прибыл в Лондон в последние дни года, когда, согласно поверью, луна навевает меланхолические сны, а зимородок свивает гнездо в облаках. Джеймсу приснилось, что птица свила гнездо у него в сердце... Безумная авантюра - совсем не похожая на давние приключения с лесными стычками и пенгиранами, интригами и пиратами, пушками и султанами. Старая и вечно новая, как сама весна... Он окунулся в простое и такое невероятное счастье.

— Невероятно!.. Чудовищно!.. Побочный сын!

— Гмм... Рейбен Джордж Брук, двадцать три года...

— В конце концов, я не понимаю, как Джеймс мог признать без вопросов и проверки это отцовство, о котором ничего не знал прежде. Без доказательств!

— Так он и вправду считает себя отцом Рейбена Джорджа?

Пасторы обменялись крайне скептичными взглядами.

«Джордж - мой внебрачный сын. Я виноват перед ним и для восстановления справедливости вынужден дать ему свою фамилию, но, к сожалению, я не признаю ни его прав, ни притязаний, которых он лишен по праву рождения и по моей воле...»[63]

Эмма испепеляла взглядом белые оштукатуренные стены, вишневые атласные кресла и даже большое распятие из слоновой кости над камином.

«...Я хочу, чтобы этот малообразованный молодой человек ни в чем не нуждался, и желаю предоставить ему в Сараваке какой-нибудь второстепенный пост... Умеренно одарить его... Дабы он не впал в изначальное свое положение со всеми его соблазнами...»

— Есть еще одно письмо...

Преподобный отец Джонсон развернул бумагу, затрещавшую от электрических разрядов. «...У меня здесь находится Джордж: ты познакомишься с ним, и он станет твоим товарищем...» - писал раджа самому младшему из своих племянников, Стюарту Генри Джонсону, на бумаге отеля, расположенного на Дувр-стрит, в трех шагах от жилища мисс Анджелы, что можно было расценивать как провокацию. В действительности он мечтал о гармоничной и нежной Аркадии, где Эмма, преподобный отец Джонсон, их дети, Энни и даже маленький Фрэнсис Бэзил радушно встретили бы своего нового друга Рейбена Джорджа. К сожалению, Джеймс жил не в античном мире.

Несколько недель вся семья собиралась в гостиной Лэкингтон-Викиридж. Глубоко взволнованные появлением Рейбена Джорджа родственники строили разноречивые догадки. Джеймса обманули. Наверное, он сделал ребенка одной из служанок в Бате. Рассматривалось даже предположение о морганатическом браке между раджей и какой-то саравакской малайкой, хотя в обсуждаемое время Джеймс еще не видел берегов Борнео. Незаконнорожденный сын становился все эфемернее, но это было неважно, ведь ни один из присутствующих не верил собственным словам. В вишнево-белой гостиной иногда до неприличия повышали тон, и вся прислуга священника гроздьями висела на дверях.

Не имевшие потомства Сэвиджи восприняли эту новость спокойнее, нежели Джонсоны, но Эмма вела себя так вызывающе, что Маргарет не удержалась и, садясь в экипаж, на прощание пустила парфянскую стрелу:

— Я всегда это знала, - обняв сестру, тихо сказала она.

Последовала утомительная переписка с упреками в поспешности и легковерии, которые преподобный отец Джонсон обращал к своему зятю, делая обидные, задевавшие раджу за живое намеки на Рейбена Джорджа. А Джеймс, вопреки собственному желанию привлечь семью на сторону «побочного сына», писал в ответ упрямые, кисло-сладкие письма.

В Кучинге Брук Брук упал с небес на землю: его планы и надежды на династическое будущее пошли прахом. Он давал волю своему отчаянию в письмах, чей беспорядочный слог выдавал состояние автора. Джеймс не мог их читать без волнения: он любил Джонсонов и привык считать преемником Брука Брука, ведь, несмотря на свое легкомыслие, он был хорошим администратором и знал законы экономики. Но порой, забывая о взвешенности, он говорил неразумно. Несмотря на обаяние и импульсивность дяди, вся его дипломатия была спорадичной и произвольной. Брук Брук часто выводил раджу из себя, слишком явно пытаясь влиять на его политику, или форсировал ход событий, злоупотребляя еще не перешедшими к нему полномочиями.