Похороненный дневник - Д. М. Пулли

индейской резервации. Он говорит, так выходит здорово дешевле, чем вся та бурда, которую тащат из-за границы. Завтра он погонит меня за новой партией. Отправляет прямо в лапы к дикарям!

— Вы не можете заставить меня туда поехать! — заверещала я. — Эти безбожники тут же скальп с меня снимут или того похуже. Господи боже! Что тогда скажет папенька?

Хойт со смеху аж прослезился.

— А с чего ты взяла, будто я ему обо всем доложу? Даже не подумаю! И сама тоже не расскажешь!

— Еще как расскажу! — завопила я во все горло в надежде, что кто-нибудь услышит. — Это все неправильно. И не по-христиански! Вы на верную смерть меня отсылаете. Не поеду, и все тут!

Тогда он влепил мне оплеуху.

— Валяй, вперед и с песней! Если посмеешь. Ступай, скажи своему папочке, что развозила самогон по всему городку ради нас с Большим Биллом. Ступай, скажи ему, что я платил тебе долларовыми бумажками, чтоб не брыкалась, и что сам я — вшивый бутлегер. Ты что же, думаешь, будто он хоть на миг поверит твоим россказням? Да мы уж много лет как в одну церковь ходим. Я все псалмы назубок знаю, черт их раздери!

С минуту я стояла, будто молнией ударенная. Как ловко он все рассчитал! Только я легко сдаваться не собиралась.

— А у меня и доказательство есть: доллары! — крикнула я.

— И что? Нищие девчушки вроде тебя горстями их могут грести. Хорошенькие с виду девочки, не слыхавшие про христианскую мораль. Смекаешь, о чем я?

Ничуть не бывало.

Тогда, чтобы помочь мне сообразить, он подошел и ухватил меня за задок своей большой, твердой ручищей.

— Твой папочка скорее решит, будто ты задирала на себе юбчонки, потчуя городских парней, что всегда при деньгах. Я во всей нашей округе уважаемый человек. А ты — всего лишь маленькая обманщица, проныра и деляга. Всякому это известно.

И мистер Хойт засмеялся своим горячим воздухом прямо мне в лицо. Я поскорее вырвалась и отбежала подальше, да только он был прав. Папенька никогда мне не доверял, ни единого денечка за всю мою злосчастную жизнь. Достаточно я наплела всякой чепухи, врала налево и направо про разные глупости, но дело даже не в этом. Они с маменькой еще давным-давно решили, будто я сразу уродилась с каким-то изъяном, будто гнилая изнутри. Папенька ни разу не смотрел на душечку Перл, как глядит на меня: будто он жутко разочарован. Считает меня никчемной интриганкой. В точности, как и старик Хойт.

Уверенный, что где-то напутал с буквами, Джаспер дважды подряд прочел эту запись, пытаясь уловить ее смысл. Наконец, совсем охладев к чтению, он захлопнул дневник и свернулся клубочком, отбиваясь от зудящих в голове слов «проныра», «бузила» и «попотчевать», которые возвращались снова и снова. «Моя мама вовсе не такая!» — спорил с ними Джаспер. Она таким чудесным голосом пела в душе, что он останавливался послушать. Она пекла блинчики, похожие на Микки-Мауса: специально для него! Впрочем, иногда Алтея оставляла сынишку одного в темной квартире, когда думала, что тот уснул. «Мама совсем этого не хотела, — убеждал себя Джаспер. — Наверное, у нее не было другого выхода». И все же какая-то часть его сознания не хотела с этим мириться.

Джаспер обхватил голову руками, чтобы эта часть наконец заткнулась. Он больше не желал думать о матери всякие плохие вещи. Вообще ни о чем не желал думать. «Спать, — повторял он, — просто дайте мне поспать». Закрыл глаза и лежал там, пока его желание не исполнилось.

Сквозь туман беспокойного сна он услышал, как в дверь постучали.

Уселся и обнаружил себя дома, в собственной постели. Стук раздался снова.

Джаспер встал с кровати и на цыпочках двинулся к входной двери, через пустую квартиру. Он понял, что видит сон, только когда мамина любимая ваза обнаружилась на полке, целехонькая. И все же продолжал идти. «Кто там?» — шепнул он.

Ответа не последовало.

Мама всегда предупреждала, чтобы он никому не открывал, но теперь ее здесь не было. Джаспер был слишком мал, чтобы достать до дверного глазка, а потому подтащил стул из кухни и забрался ногами на сиденье — выглянуть в коридор через крошечную стеклянную линзу.

Там он увидел запрокинутое вверх лицо девочки. Красивой девочки с темно-карими, умоляющими глазами.

«Вам известно, кто меня убил?» — спросила она.

* * *

Дверь гардеробной резко распахнулась.

Джаспер вскочил, со сна крепко приложившись лбом о днище гримировочного стола. Пара блестящих черных туфель на высоких каблуках уже направлялась к нему, громко щелкая. И остановилась в считаных дюймах от его носа.

— Рада, что ты успел вздремнуть, юноша, — потыкала в него острым носком туфли полуголая дама. — Но тихий час окончен. Уговор есть уговор.

Джаспер потер лоб и постарался вынудить онемевшие конечности снова задвигаться. Все болело. Быстро ощупал штаны; о радость, те остались сухими. Щеку щекотало налипшее перышко от горжетки. Дама в кружевных трусах стояла рядом, с желтым ведром у ног. Довольно нелепое зрелище, чтобы он смог чуточку улыбнуться. Кто же захочет мыть полы в одном исподнем?

— Берись, — сказала она, подталкивая к нему ведро. — Мо уже отправился домой, передняя дверь заперта. Пройдешь по кабинкам, будешь оттирать стены и полы. Сегодня мы открывали только пять из десяти. Все те, что по левой стороне.

Джаспер кивнул и неуверенно поднялся на затекшие ноги.

— Лево и право хоть отличишь? — спросила женщина, поднимая левую руку.

— Ага.

— Ну, если растеряешься, иди на запах. А мне нужно переодеться, — с этими словами она поспешила выставить Джаспера с ведром в темный коридор и захлопнула дверь.

Вдоль коридора, едва освещенного дрожащим светом единственной лампы в дальнем конце, тянулись два ряда одинаковых закрытых дверей. Джаспер постоял немного, вслушиваясь в тишину, прежде чем толкнуть ведро с тряпками к первой двери по левую руку.

Входя, Джаспер не догадывался, чего ему ожидать. И первым, что увидел, была большая комната с обитой бархатом тахтой, освещенная розовыми прожекторами. Лиловые стены в цвет тахте и на полкомнаты — пушистый ковер из белого меха. Только поморгав, он сообразил, что находится не в самой комнате с тахтой. Небольшую будку, где он стоял, отделяло от освещенной прожекторами сцены большое застекленное окно; в самой же будке едва мог бы повернуться взрослый человек. На уровне груди Джаспера доступ к стеклу был перекрыт черным шнуром ограждения; у ног тянулось такое же, в виде латунного прутка. Пространство