Помни меня - Лесли Пирс

1789

Мэри стояла по пояс в воде, крепко держа рыбацкую сеть, и наблюдала, как остальные помощники плывут к Уиллу в маленькой лодке, ожидая его сигнала, чтобы крепко натянуть снасти.

Мэри была очень голодна, но спазмы желудка и сопровождающее их головокружение она теперь испытывала постоянно. После целого года, проведенного в Порт-Джексоне, она даже не могла вспомнить, как это — быть сытой.

Мэри стала намного худее, чем на «Дюнкирке», ее кожа обветрилась и потемнела от постоянного пребывания на солнце, а руки загрубели, как у женщин в Фоуэе, чистивших рыбу. Но о своем внешнем виде она даже не думала: намного важнее для нее была мысль о том, как им с Шарлоттой выжить.

Уилл дал сигнал, и все, кто держал сеть, начали тянуть и двигаться обратно к берегу. У Мэри подпрыгнуло сердце, когда она увидела большое количество рыбы, извивавшейся в сети. Не часто им так везло.

Колония находилась на грани голодной смерти. Рационы снова и снова урезались, потому что новые запасы из Англии еще не прибыли. Большая часть привезенной еды испортилась, а первоначальная надежда, что через год они смогут выращивать продукты питания, не оправдалась. Если бы им прислали тягловых животных и плуги, а еще людей с опытом фермерства, возможно, землю удалось бы быстро вспахать и засеять. Но эта возможность была упущена. Погода и недостаток корма для животных вскоре уменьшили их число в десять раз, злаки завяли в земле, а овощи росли скудно.

Вначале приоритетной областью было строительство. Строили дома для офицеров, пехоты, а затем для заключенных. Но наряду с нехваткой плотников вспышка цинги и десяток других болезней тормозили работу, и строительство шло мучительно медленно.

Когда урезали рационы, возрос риск кражи еды. Наказанием за это преступление была порка, но сто плетей не смогли остановить воровство, и капитан Филип увеличил это число до пятисот, а затем и до тысячи. Когда же и это не сработало, он в конце концов прибегнул к смертной казни. Как раз на прошлой неделе Мэри и Уилл наблюдали, как Томаса Берретта, которому было только семнадцать лет, повесили на недавно возведенной виселице за то, что он украл немного масла, сушеного гороха и соленой свинины из амбара. Мэри не могла даже оплакивать судьбу этого мальчика, поскольку в тюрьму его посадили, когда ему исполнилось одиннадцать, и она подумала, что смерть для него лучше той жизни, которой он жил.

— Давай, Мэри, впрягайся, — заорал ей Уилл с маленькой лодки.

Мэри засмеялась. Уилл совсем не имел в виду, что она плохо тянет, — этот крик был их секретным паролем, означавшим, что сегодня вечером они хорошо поужинают.

— Не знаю я, что ты находишь смешного, — резко сказала женщина рядом с ней, когда они вытянули сеть на берег. — Если бы я была на твоем месте, я бы плакала.

— Почему это? — спросила Мэри.

Она ни на секунду не доверяла Сейди Грин. Мэри знала, что эта женщина подошла помочь вытянуть сети с единственной целью, надеясь украсть пару рыбин для себя. Она была одной из лондонских женщин, грубая, хитрая и ленивая. И она злилась из-за того, что Мэри, похоже, живется лучше, чем ей.

— Уилл скоро тебя бросит, — сказала Сейди, и ее мутные глаза блеснули злорадством. — Он все время рассказывает остальным мужикам, что ваш брак незаконный.

— Да что ты говоришь! — парировала Мэри с едким сарказмом.

Уилл сказал ей, что не верит, что их брак имеет такую же силу, как венчание в английской церкви, но все равно ее обидело то, что он распространялся на эту тему среди других мужчин, так что его слова дошли до ушей таких людей, как Сейди. Но Мэри не собиралась показывать свою обиду.

— Ты только не ходи вокруг и не жди его, Сейди, потому что тебе придется слишком долго ждать, — сказала она, выдавив из себя смешок.

Мэри увидела, как лицо Сейди исказилось от гнева. Сейди могла привлечь внимание только самых опустившихся мужчин-заключенных. Хотя ей было не больше двадцати четырех, она имела жалкий и потрепанный вид, к тому же от нее несло как от куска протухшего мяса. Она никогда не расчесывала свои жидкие волосы соломенного цвета и почти не мыла их. Казалось, грязь намертво въелась в ее кожу. В этой колонии не было красавиц, об этом позаботились солнце и голод. Но Сейди, вероятно, и родилась дурнушкой, а жизнь проститутки изуродовала ее окончательно.

— А почему это, ты, чванливая корова? — рявкнула Сейди, обнажив почерневшие, похожие на палки зубы. — Почему ты думаешь, что ты не такая, как все мы? У тебя ребенок байстрюк, который не от Уилла.

Мэри колебалась. Ей очень хотелось ударить Сейди, но именно этого та и ждала, чтобы потом сказать, что Мэри начала драку. Тогда Мэри накажут.

— Оставь меня в покое, поступай как знаешь, — ответила Мэри устало. — В этом месте и без драк несладко.

— Ну а тебе здесь неплохо, правда? — Сейди подбоченилась и блеснула глазами на Мэри. — У тебя чудная хижинка, у Уилла самая хорошая работа, и держу пари, что он получает дополнительный рацион. Лейтенант Тенч тоже все время крутится вокруг тебя. Уверена, что он отец твоей байстрючки.

От скандала Мэри спас офицер, который пришел на пляж, чтобы проверить улов. Сейди угрожающе посмотрела на Мэри и кивнула на него, потом бросила сеть и кинулась прочь.

Через час Мэри уже была в своей хижине, забрав Шарлотту у Анны Томкин, своей соседки, которая присматривала за малышкой, пока Мэри помогала с сетями.

Вид хижины стал намного лучше. Благодаря положению Уилла им дали доски с мельницы для крыши и стен. Мебель была лишь самая необходимая: грубая кровать, обвязанная веревкой и похожая на гамак, маленький стол, сделанный из ствола дерева и приколоченной гвоздем доски, и два табурета, изготовленных из деревянных ящиков. Пол все еще оставался земляным, но Уилл намеревался скоро застелить его планками. Единственным украшением служило несколько морских раковин на полке. Еще на одной полке стояли горшки для варки, тарелки, кружки и оловянный таз для мытья. Несмотря на явную бедность и простоту, для Мэри этот дом был гаванью, убежищем, местом, где они с Шарлоттой находились в относительной безопасности и покое.

В год и пять месяцев Шарлотта была очаровательным ребенком, С розовыми щеками, вьющимися черными волосами и пухлыми ручками и ножками. Ее широкая, счастливая улыбка, по мнению Мэри, стоила всех сокровищ королевства и наполняла ее жизнь смыслом. Но в то же время уход за Шарлоттой и обеспечение ее безопасности в таких чудовищных условиях казались ей медленной пыткой.

Пока Шарлотта была младенцем и кормилась маминой грудью, это было относительно легко, но, когда она начала ползать, а потом ходить, Мэри стала всюду видеть опасность. Кроме самых очевидных вещей — насекомых, змей, моря и пожаров, — существовала еще скрытая угроза. Кто знал, что похоронено в песке, на котором играет Шарлотта, что она может поднять и проглотить? Другие матери особенно не беспокоились о своих отпрысках, позволяли им бродить где угодно и не выказывали беспокойства, если их обжигало солнце, если они падали или съедали что-либо, от чего им становилось плохо. Но Мэри так не могла, ей нужно было, чтобы Шарлотта все время находилась рядом. Она обвязывала талию девочки куском веревки, чтобы ребенок был с ней, пока она чинит сеть, и давала Анне немного рыбы или часть своего рациона, чтобы та присматривала за Шарлоттой, пока Мэри помогала вытаскивать сети. Даже вечером, когда Шарлотта засыпала в постели, где они спали все втроем, Мэри не выходила за порог, хотя другие матери отправлялись в это время навестить подруг.