Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

о России и её армии, якобы представлявшей серьёзную опасность для самого существования Франции[574].

При этом авторы, рассуждая не столько о реальных угрозах со стороны России, сколько об угрозах воображаемых, в духе тогдашней литературной моды на античность превращали русских в «гуннов», «вандалов», «антов», якобы покинувших свои традиционные места обитания, чтобы разорять плодородные земли Европы и покушаться на Французскую республику, олицетворявшую собой добродетели Спарты, Афин и Рима[575]. Перед нами тот самый антимир, анти-Европа, противопоставление варварства цивилизации, самообраз в негативе.

Поскольку страх перед Россией нагнетался через создание образа ужасного казака, ставшего символом России, воплощением её жестокости, варварства и дикости, наполеоновская пропаганда изо всех сил старалась дискредитировать русских казаков, используя в том числе бюллетени Великой армии. Казаков необходимо было изобразить не просто опасными грабителями и убийцами, но плохими воинами. Вот к этим «ужасным казакам» и перейдём.

* * *

Страх перед «варварами Севера» усиленно нагнетался перед началом Отечественной войны, или Русской кампании, как её именуют французы. Уже в своих обращениях к Сенату накануне вторжения в Россию Наполеон использовал термин «варвары». В результате смутный, неосознанный архетипический страх перед нашествием «азиатов» или «варваров Севера» уже поселился в душах французов[576].

Характерно, что в 1812 году противника дегуманизировали, наделяя зооморфными чертами, и в России: французы представлялись как «басурмане» (бусурмане) и «нехристи». Однако это было вполне традиционное изображение врага, и знакомство с французами не отразилось на создании какого-то нового образа. Как справедливо отмечает А. В. Чудинов, «в коллективном воображаемом русского народа французское вторжение встало в один ряд с иноземными нашествиями былых времён, историческая память о которых сохранялась на протяжении многих веков в устном народном творчестве»[577].

Казаки благодаря наполеоновской пропаганде стали символом России вообще. Эти «пожиратели свечей»[578] и детей[579] в глазах французского общественного мнения были воплощением отсталости Российской империи. Во французской культуре казак соединил все негативные черты, приписываемые русскому человеку[580].

В результате привлекательный образ России, который встречался у некоторых просветителей, оказался совершенно забыт, а к традиционным представлениям о варварстве, дикости, нецивилизованности, жестокости, экспансионизме русских добавились идеи о том, что русские, особенно казаки, — это вообще не люди, а просто звери. Таким образом проводилась дегуманизация противника и создавался зооморфный образ врага.

Как отмечает отечественный исследователь К. В. Душенко, к эпохе Наполеоновских войн относится единичный пример употребления слова «казакофобия». В марте 1807 года в лондонской «Morning Post» появилось письмо к издателю за подписью «Англо-московит», в котором сообщалось, что французскую армию в Польше охватил «ужаснейший испуг», а парижские академики пришли к выводу, что «корни этого расстройства восходят к некой стране Древних Скифов и поэтому весьма мудро постановили, что впредь оно будет именоваться казакофобией»[581].

Несмотря на то, что слово «казак» попало во французский язык ещё в XVI веке (cosaques — «кочевники-разбойники северного побережья Чёрного моря»), именно во время Наполеоновских войн оно входит в широкий оборот и именно тогда возникают его переносные значения: «страшный и жестокий персонаж», «хам», «мародёр»[582], хотя литература «об ужасающих поступках мо-сковитских калмыков и казаков» печаталась на Западе со времён Северной войны, и в этом отношении особенно преуспели шведы. Теперь же образ казака использовался как фактор психологического устрашения[583].

«История казаков» Шарля-Луи Лезюра

В начале 1813 года Наполеон заказал чиновнику министерства иностранных дел Шарлю-Луи Лезюру (1770–1849) исследование о русских, при этом выразил пожелание уделить особое внимание истории, географии и этнографии России. Лезюр, не скрывавший своей неприязни к нашей стране, с этой задачей справился, однако его двухтомная книга «История казаков» вышла в свет только в 1814 году, когда русские войска уже перешли Рейн, о чём автор сообщает в предисловии[584]. Поскольку работа появилась после поражения Великой армии, Лезюру пришлось внести некоторые уточнения: он пишет о казаках и русских уже как о «врагах-союзниках», а императору Александру I воздаёт хвалу, благодаря чему книга получила одобрение российского государя. Тем не менее в самом тексте Лезюр, по его собственным словам, оставил всё так, как было им написано в конце 1813 года[585].

В предисловии автор отмечает, что ему «кажется пикантным показать старой Европе, столь гордящейся своей цивилизацией, полуварварский народ, привлекательный в своей дикой простоте, герои которого вовсе не похожи на героев культурных наций»[587]. Как и писатели эпохи Просвещения, Лезюр заново открывает Америку, точнее Россию, сообщая читателям, что, несмотря на наличие научных трудов, истоки происхождения этого народа ещё малоизвестны, а его история описана лишь фрагментарно[588].

В книге Лезюра самой важной частью в плане пропаганды, пусть и утратившей актуальность, стало заключение[586], где в преувеличенном виде изображается дикий и необузданный казак-варвар, скорее, зверь, нежели человек, воинственный, алчный, жаждущий добычи и разрушающий всё на своём пути. Именно такой образ казака создавался наполеоновской пропагандой в ходе войны.

Во внешнем облике и привычках казака, отмечает Лезюр, прослеживаются азиатские черты. Роста они среднего, но сложения крепкого, ведь образ жизни и климат закалил их, глаза почти у всех голубые, волосы светло-коричневые, а борода скорее русая, чем чёрная.

Если в массовом сознании казаки стали воплощением русских как таковых, то Лезюр их разводит. Они скифы, и с русскими их сближает лишь религия и «испорченный» язык. По нравам казаки тоже противоположны русским. Русские смиренны, трудолюбивы, ведут оседлый образ жизни, занимаются ремёслами; казаки, напротив, нетерпеливы, ведут кочевой образ жизни, не занимаются ни сельским хозяйством, ни торговлей, ни ремёслами. У одних — свобода, воля, дикие нравы независимой и полукочевой жизни, у других — хитрость, покорность и уже ставшая привычной склонность к рабству[589].

Воинские качества казаков Лезюр оценивает как не слишком высокие, и виной тому, по его мнению, является отвращение к порядку и дисциплине. Однако они очень выносливы, в походе не знают «ни жажды, ни голода, ни холода, ни усталости», спят на сырой земле, прислонившись к лошадям. Они такие же храбрые, как русские, но, «однажды сбитые с толку, становятся добычей более слабого противника». И всё же они обладают инстинктами животных, что даёт им неоспоримое преимущество: «Горе врагу, не принявшему мер предосторожности против их тревожной зоркости, их безрассудного любопытства, их повторяющихся и всегда неожиданных атак! Ничто не скроется от их зоркого глаза, от их натренированного слуха, я бы сказал, от их почти утончённого обоняния»[590]. По мнению Лезюра, отличительное свойство казаков — их «неослабевающий инстинкт к грабежам