Совы охотятся ночью - Энтони Горовиц

Но редактировать книгу — это не просто читать ее, здесь нужен иной опыт. Данный процесс подразумевает взаимодействие, и я всегда видела частью своей задачи влезть писателю в голову, разделить с ним процесс творчества. Романы вполне можно сочинять в уединении, но их создатели до определенной степени подвержены воздействию окружающей среды, и я давно поняла, что чем больше знаю об авторах, тем успешнее помогу им достигнуть цели.

Я как-то раз навещала Крейга Эндрюса, когда редактировала самый первый его роман. У него был дом с тремя спальнями на тихой улочке, с парковочным местом и обилием зелени. Цокольный этаж он переоборудовал под просторную кухню и столовую с выходом во внутренний дворик через стеклянную дверь. Первый этаж занимали кабинет (он же библиотека) и гостиная с большим телевизором на стене и пианино. Спальни располагались на следующих двух этажах. Подруг у Крейга имелось множество, однако женат он никогда не был, так что обстановка отражала исключительно его собственный вкус: дорого, но неброско. В комнатах повсюду были книги: сотнями громоздились они на полках, притулившихся где можно и нельзя, и нелишним будет напомнить, что библиофил не может быть совсем уж плохим человеком. Может показаться странным, что писатель, работающий в криминальном жанре и подробно описывающий насилие и тюремный быт, способен питать слабость к романтической поэзии и французским акварелям. Однако главное, что восхищало меня в творчестве Эндрюса, — это элегантный слог, органично сочетавшийся с достоверностью.

Крейга открыла я. По меньшей мере я поверила порекомендовавшему его молодому агенту, а когда прочла рукопись, то сразу подписала с ним контракт на две книги. Первый роман должен был называться «Жизнь без зеркал», и название это восходило к восхитительной цитате Маргарет Этвуд: «Жить в тюрьме — это жить без зеркал. Жить без зеркал — это жить без себя». И это стало первым, что я поменяла. Книга была хорошо написана, но название показалось мне некоммерческим, да и Крейг явно не был заинтересован в продажах, которые, увы, диктуют закон на этой территории. «Тюремное время» звучало грубее, но было лаконичным, резким и хорошо смотрелось на обложке. Как сообщил мне в электронном письме автор, с тех пор он использовал слово «время» для каждой своей новой книги.

Крейг встретил меня на пороге, одетый в привычную футболку, джинсы и, как я отметила, босиком. Мне кажется, что любой человек, посвятивший двадцать лет работе в банковской системе, заслужил право ходить без галстука или носков. Эндрюсу, как мне помнилось из биографии, было сорок четыре года. Однако выглядел он моложе, возможно, потому, что регулярно посещал фитнес-клуб. Лицо у него было симпатичное, из тех, которые, будучи помещенными на обложку, помогают продавать книги.

— Сьюзен! Ну до чего же я рад вас видеть! — Хозяин дома расцеловал меня в обе щеки. — Давайте помогу с сумкой. Входите.

Он проводил меня в уютную комнату на верхнем этаже. Комната была мансардного типа, с окнами, выходящими на муниципальный сад за домом, — определенно шаг вперед по сравнению с отелем «Премьер инн». При ней имелась ванная комната с душем, из которого вода хлещет во всех направлениях, и Крейг предложил мне ополоснуться и переодеться с дороги, а он пока поставит чайник. Вечером нам обоим предстояло уйти: ему в театр, а мне на ужин с Джеймсом Тейлором.

— Я дам вам вторые ключи и покажу, где холодильник, так что вы и без меня прекрасно обойдетесь, — заверил Эндрюс.

Встреча получилась приятной — напоминание о жизни, которую я ухитрилась разрушить, ввязавшись в историю с Аланом Конвеем. Расстегнув сумку, я достала одежду, включая купленные в Вудбридже обновки. Я уложила их туда, прежде чем выйти из машины: не годилось объявляться под дверью у Крейга обвешанной пакетами, словно я только что с распродажи.

И тем не менее, выкладывая вещи на кровать, я чувствовала себя несколько неуютно. То было чувство, которое часто возникает у меня, когда приходится ночевать в чужих домах: ощущение пересеченной границы, вторжения. Отчасти поэтому я не захотела пожить у Кэти. Неужели, спрашивала я себя, я и в самом деле приехала сюда из соображений экономии, чтобы не оплачивать пару суток пребывания в дешевой гостинице? Нет. Ответ неправильный. Крейг пригласил меня, и я не видела причины отказываться. Это гораздо приятнее, чем быть самой по себе.

Но в то же время, позвонив Эндрюсу, я определенно испытывала угрызения совести, и теперь, глядя на свой ноутбук, тоже лежащий на постели, прекрасно понимала почему. Я обручена с Андреасом. Пусть мы и отложили свадьбу, но не отказались от нее навсегда. Колечко с бриллиантом вернулось в ювелирный магазин, однако есть ведь и другие кольца. Так что, спрашивается, я делаю в доме у мужчины, с которым едва знакома? Тем более, что мужчина этот богат, холост и примерно моего возраста. Андреасу я, между прочим, об этом визите и словом не обмолвилась. А если бы он сам вдруг улизнул к какой-нибудь афинской красотке, то как бы я к этому отнеслась? Что почувствовала бы?

Разумеется, между нами ничего быть не может, напомнила я себе. Крейг никогда не выказывал ко мне интереса, как и я к нему. Но эти соображения слабо помогали, пока я стояла под душем, попутно наслаждаясь напором воды, о каком на Крите нам приходилось только мечтать. Я чувствовала себя голой во всех смыслах. Мне не давала покоя мысль, не правильнее ли будет позвонить Андреасу по «Фейстайм» и рассказать о том, где я. По крайней мере, это исключит всякий намек на измену. Я тут по делу. Отрабатываю десять тысяч фунтов, которые целиком уйдут на нужды нашего отеля. С учетом разницы во времени на Крите должно быть восемь часов — время ужина для гостей, тогда как местные предпочитают садиться за стол значительно позднее. Возможно, Андреас помогает сейчас на кухне. Или приглядывает за баром. Он ведь должен был уже прочитать мое электронное письмо! Почему до сих пор не вызвал меня по «Фейстайм»?

Когда я собралась уходить, ноутбук по-прежнему с укоризной смотрел на меня. Я решила выждать еще день, прежде чем написать Андреасу снова. Крейг ждал меня внизу, и было невежливо томить его слишком долго. И быть может, я не хотела разговаривать с Андреасом. Это ему требовалось поговорить со мной.

Я надела коктейльное платье, а к нему — пару простых серебряных сережек, купленных на Крите. Добавила в виде последнего штриха капельку духов на запястье и спустилась по лестнице.

— Шикарно выглядите. — Когда я вошла в кухню, Крейг выключил плиту и налил кипятку в стеклянный заварочный чайник: не какой-нибудь там пакетик, а самые настоящие листья. Он сменил футболку на рубашку с длинным рукавом. И надел носки, а заодно и ботинки. — Чай из Шри-Ланки, — пояснил он. — В феврале я был там на фестивале в Галле.

— И как все прошло?

— Чудесно. Если не считать того, что авторов, которые не нравятся местным властям, имеют тенденцию сажать в тюрьму. Мне следовало быть осмотрительнее. — Он поставил на стол две чашки и блюдца. — Что касается тюрьмы… Вы уже связались со Штефаном Кодреску?

— Да, но он мне пока еще не ответил.

— Так что все-таки происходит?

Я рассказала ему всю историю: про написанную Аланом книгу, про визит Лоуренса и Полин Трехерн на Крит, про исчезновение Сесили. Я по мере сил старалась, чтобы это не походило на приключенческий роман, где я выступаю в роли отважной главной героини, преследующей убийцу. Откровенно говоря, мне не давали покоя слова, сказанные Ричардом Локком в Мартлшем-Хит: «Вы преспокойненько сидели у себя в издательстве и позволяли вашему „золотому перу“ превратить это все в глупую сказку». Сесили Трехерн, мать маленькой девочки, отправилась на прогулку с собакой и бесследно пропала. Вполне возможно, что это связано с убийством Фрэнка Пэрриса, которое произошло восемь лет назад. Ну чем не сюжет для детективного романа? Проще простого придать этим двум событиям видимость всего лишь интригующих происшествий. Но я не за этим сюда приехала. Я не Аттикус Пюнд. Моя задача, как я пояснила Эндрюсу, заключается в том, чтобы прочесть книгу и попытаться разглядеть в ней то, что способно помочь.