Синее пламя - Дмитрий Воронин

— Я знаю, вершитель, что вампиризм — это не заболевание. Мне… нам нужна помощь в ином. Вампир может превратиться в летучую мышь. Есть ли способ… превратиться во, что-нибудь иное?

— Ты хочешь превратить свою подругу в лошадь? — усмехнулся магистр, и его дряблые щеки затряслись от смеха. — Это было бы даже забавно…

Шенк стиснул зубы, понимая, что сейчас не время и не место устраивать скандал. Мало того, что вершитель Унтаро был человеком достаточно вредным и злопамятным и мог впоследствии отыграться, — куда важнее было то, что, кроме него, вряд ли кто-нибудь во всем Ордене мог справиться с проблемой. Значит, придется терпеть его плоские шутки.

— Простите, вершитель, я имел в виду не это. Можно ли дать вампиру возможность превратиться… нет, трансформироваться в подобие человека?

Магистр нахмурился. Прозвучавшие слова в первый момент он просто не понял. Затем понял — и испугался. Если вампира невозможно будет отличить от обычного человека, это значит, что вампиром может оказаться любой. Твой сосед… случайный попутчик… возлюбленная. Неужели этот ше-нок не понимает всех последствий его идиотского желания?

По всей видимости, испуг и негодование отразились на его лице, потому что Шенк заговорил быстро, стараясь успеть сказать все важное, прежде чем гнев вершителя прорвется наружу и обрушится на молодого рыцаря и в особенности на его спутницу, которая сейчас пряталась за широкую спину Леграна.

— Я понимаю, вершитель, что это беспрецедентная просьба, и осознаю все последствия… но так уж получилось, что мы с ней связаны. Вы ведь понимаете, что она может погибнуть просто потому, что кто-то увидит ее лицо. Среди черни много людей, которые ненавидят и боятся вампиров. Хотя я, конечно, понимаю, что прошу слишком многого и что такая трансформация скорее всего невозможна…

Весь гнев, бушевавший в душе Унтаро, разом испарился, Уступив место столь же бурному раздражению. И раздражало его уже не то, что рыцарь заявился к нему со столь идиотской просьбой. Если и было в жизни вершителя нечто такое, что он по-настоящему ненавидел, это было слово «невозможно». Он слышал его много раз… В детстве, когда от болезни умирали его родители, а лекарка, испробовав на несчастных все свои зелья, разводила руками и шептала это слово, надеясь, что мальчонка, притихший в углу, не услышит. В юности, когда, осваивая медицинскую науку, он задавал учителям вопросы о способах борьбы с «черной смертью» и они в ответ лишь разводили руками, говоря ненавистное слово. В зрелом возрасте ему приходилось произносить его и самому, и каждый раз это слово означало чью-то смерть. С годами он произносил его все реже и реже — опыт и знания делали свое дело. Но сейчас Унтаро словно бы вернулся назад, в детство и юность, осознав, что проклятое слово «невозможно» вновь означает смерть. Не здесь. Не сейчас. И даже не человека — всего лишь презренного вампира. Он не мог и не желал снести это — ведь сейчас прозвучал вызов ему, его умению… проклятие, его званию Вершителя Здравия, в конце концов.

— Молод ты еще… судить о том, что возможно, а что нет, — буркнул магистр неприязненно. — И вообще… ты все сказал, темплар? Ну и иди, иди отсюда. У тебя что, дел нет? А девчонка твоя пусть пока останется… вон скамеечка в углу, пусть посидит. Да чтоб тихо мне! Как мышь… или даже еще тише. Мне подумать надо. Темплар, ты еше здесь?

Шенк рассыпался в благодарностях, но в этом уже не было нужды. Старый магистр не слышал его, полностью погрузившись в размышления. Перед его мысленным взором смешивались редкие ингредиенты, источали цветной пар подвешенные над огнем колбы с растворами, на листы пергамента ложились строки сложнейших рецептов. Совершенно неожиданно у Шенка оказалось невероятно много свободного времени. Пожалуй, такого с ним не случалось очень давно, так давно, что уже и не вспомнить. Разве что в детстве… еще до той поры, когда он впервые перешагнул порог Семинарии.

Синтия практически не покидала лабораторий Унтаро, Шенк увидел ее всего лишь раз или два за истекшую декту; девушка выглядела осунувшейся и бледной — если понятие «бледность» можно применить к вампиру, кожа которого и без того вечно светлая, как после долгой зимы. На ярком полуденном солнце, там, где человек быстро покрывался ровным загаром, кожа вампира краснела, солнце обжигало ее. Отсюда и пошли слухи о том, солнце смертельно для этих созданий… На самом деле простейшая защита — одежда или просто тень — позволяла вампиру, способности к регенерации у которого были много выше, чем у любого живого существа, быстро залечивать ожоги. Шенк спросил, что делает с ней вершитель, но девушка только помотала головой — мол, рано еще говорить, не волнуйся, узнаешь первым. Ну, не первым — так третьим, после Унтаро и самой Синтии.

Книга, которую доверил ему магистр Борох, была прочитана от первой и до последней страницы, а затем перечитана снова и снова. Переворачивая страницу за страницей, Шенк чувствовал, как в разум вползают крамольные мысли. Формулы, так похожие на привычные с юности Знаки Силы, запоминались легко — уже после первого прочтения Шенк был почти уверен, что сможет применить каждое из записанных в книге заклинаний… Возможно, Борох ждал от юноши не этого, возможно, он предполагал, что темплар изучит единственное заклинание из книги, портал, вызова которого ожидал от него Великий Магистр. И не станет заглядывать на иные страницы.

Но Легран не упустил ни строки из собрания древнего знания. И все больше и больше терзался вопросом… Почему? Почему магия названа порождением Тьмы? Сикста писала, что магия породила множество бед и горя — и, наверное, это было так. Но можно ли назвать сосредоточением зла кинжал, нанесший смертельную рану? Не следует ли обвинить руку, его державшую… Читая строки заклинаний, накрепко впечатывающиеся в память, Шенк все яснее и яснее понимал, что магию можно использовать для любого дела — и ради Света, и во имя Тьмы. Он хотел было пойти и поговорить на эту тему с Ворохом, в надежде на то, что старый наставник сможет понять и объяснить, но магистр постоянно был занят, как и другие члены Совета Вершителей — кроме разве что Унтаро, который, увлекшись своими исследованиями, перестал обращать внимание на что бы то ни было. И заботы, одолевавшие членов Совета, были куда важнее, чем теологические метания молодого рыцаря. Империя Минг вторглась на территорию Ордена в первый день шестой декты сезона садов[4]— всего лишь спустя три дня после Совета. Сбылись мрачные предчувствия покойного Франа — смерть мирного купца, убитого в Пенрите, «стала той последней каплей, что переполнила чашу терпения Императора»… Так, во всяком случае, это событие было подано народу и армии императорскими посланниками.

Совет ждал войны, готовился к войне — но слишком поздно были проанализированы тревожные признаки, слишком медленно раскачивалась огромная машина власти — и кое-где даже армия не знала о приближении угрозы. Результат не заставил себя ждать… Две приграничные крепости были буквально сметены неожиданным ударом — три десятка осадных машин, осыпая порядком обветшавшие стены градом камней, быстро пробили бреши, куда устремились толпы воинов.