Его моя девочка - Эльвира Смелик

– Ну и не надо, – заключила она. – Мне нравится, когда ты улыбаешься.

– По-идиотски?

– Ага. Хотя, когда такой суровый-суровый, тоже нравится.

– И совсем не страшно?

– Не-а.

И опять уголки губ сами по себе поползли вверх. С ней он абсолютно невменяемый. Определённо.

– Даже не представлял, что когда-нибудь буду о таком говорить. Причём на полном серьёзе.

Лиза сморщила нос и сочувственно кивнула.

– Глупеешь?

– Не-а, – передразнил её Никита, перестал улыбаться, произнёс легко и свободно: – Просто схожу с ума. Люблю тебя.

Она почему-то опустила глаза, переглотнула, а потом и вовсе отвернулась, и опять украдкой шмыгнула носом, но он услышал, подцепил её подбородок, повернул лицом к себе.

Подсохшие мокрые дорожки на щеках снова блестели влагой, и глаза блестели. В одном моментально набухла большая прозрачная капля – огромная – покатилась вниз. Никита успел поймать её на полпути – губами – горячую и солёную, чуть отстранился, спросил:

– Ну чего ты опять-то плачешь?

– Не знаю, – виновато пробормотала Лиза. – Правда, не знаю. Они сами текут. – Пожала плечами. – Наверное, иначе я просто не выдержу. Тоже сойду с ума. Только по-настоящему. Мне настолько хорошо – сейчас, с тобой. И я так тебя люблю. Или может, не люблю. Это больше. Но я не знаю, как оно называется. Мне не сказать, не объяснить. Не получается словами. А плакать получается.

– Ду-урочка.

Ну фигню же какую-то несёт, а он просто плавится от этих слов – те словно душу выворачивают – млеет от лёгких ласковых прикосновений, и опять улыбается, как идиот, и ему тоже хорошо, просто невозможно хорошо.

Когда с ним такое происходило? Да никогда. Или нет, где-то в далёком детстве, ещё в школе, точнее, в летнем оздоровительном лагере. Сколько ему тогда было? Кажется, двенадцать. А ей – вроде бы больше на год. Но они всё равно оказались в одном отряде, и он влюбился. Не с первого взгляда, но почти.

Заметил её ещё в автобусе, когда продвигался вдоль по узкому проходу между кресел в поисках свободного места, но, само собой, чтобы не рядом с девчонкой, а с пацаном. А она просто на глаза попалась, одна из многих, но остальных он даже не пытался разглядеть, а за неё зацепился взглядом, пусть и ненадолго. И кресло рядом с ней было уже занято, подружкой, давней или вновь приобретённой. Но он и не собирался с ней усаживаться, не задерживаясь, прошёл мимо, а по-настоящему втрескался уже потом.

Действительно втрескался, действительно по-настоящему, настолько, что совсем не страшно и не стрёмно было подойти к ней на дискотеке, пригласить на медляк – на глазах у остальных. Вообще-то ещё и на спор, но на другую он бы и спорить не стал, а тут получилось, что вдвойне оказался в выигрыше. И пацанов умыл, и всю глубину собственных легко уязвимых чувств не выдал. И то, что потом закрутилось – кто ж виноват, если так сложилось? Очень-очень серьёзно. До тайных ночных прогулок, первых признаний и поцелуев.

И только в конце смены перед отъездом выяснилось, что живёт она в другом городе и даже в другой области, и надежд на новую встречу – ровно ноль. Они, конечно, после лагеря переписывались в сети какое-то время, может даже, до конца лета. Но двенадцать лет точно не самое подходящее время для отношений на расстоянии, когда прямо перед тобой и вокруг столько всего, а влюблённость, пусть и яркая, но всего лишь влюблённость. Хотя, пока были в лагере, его неслабо накрывало.

И как же её звали?

Вот же чёрт. Забыл. Напрочь из головы вылетело.

Ощущения хорошо помнит, а имя – нет. Совсем. Или… подождите-ка. Вроде бы тоже – Лизой. Точно. Или не точно? Или ему просто сейчас кажется, что всё самое крышесносное, захватывающее и яркое связано с этим именем? И не только. Ещё близкое и тёплое. Как родной дом, в котором можно избавиться от обязательной для ношения внешней маски, не ставить защиты, расслабиться, быть собой. И даже подпустить слишком близко, оказаться уязвимым – не страшно. Потому что здесь всегда чувствуешь себя сильнее, уверенней и спокойней.

Даже её родители такие, будто свои. Хотя они и правда очень похожи – по сути – его собственные только чуть постарше.

Сейчас он нечасто виделся с ними. Приезжал ненадолго и обычно в будни утром, когда самому надо на учёбу, а им – на работу. Чтобы нашлось время только на радость от встречи, и не осталось на долгие разговоры, на извиняющиеся взгляды и слова. Потому что родители упрямо считали, что невольно выперли его из квартиры, и, если задержаться у них чуть подольше, кто-нибудь не выдерживал и заговаривал об этом. Обычно мама. В мамах всегда больше жалости, сострадания и – почему-то – чувства вины. Вот и приходилось её останавливать, уверенно и твёрдо.

– Мам, прекрати. Я бы всё равно от вас съехал. Не сейчас, так через год точно. Так какая разница?

Но она и тут находила, что возразить.

– Ну, через год бы ты уже учиться закончил, работал. И с деньгами было бы легче.

– Да у меня и сейчас несложно.

И лишь бы у них всё было хорошо, а он, словно пёс, упавший в воду – выплывет. Всегда выплывал. У него возможностей больше. И сил. И работы он никакой не боится.

Но когда последний раз привёз им деньги, положил на стол, потому что вручить в руки гораздо сложнее, практически невозможно, мама опять начала:

– Не надо, Никит, оставь себе. Мы сами.

Но теперь уже он упрямо возразил:

– У меня ещё есть. Хватает. И ведь лучше быстрее всё отдать, а потом… – Он многозначительно приподнял брови, протянул: – Ну-у, вдруг мне понадобится ваша помощь. Мало ли. Свадьба. Дети.

Мама застыла на несколько секунд, а потом воскликнула, одновременно и удивлённо, и растерянно, и вроде бы даже радостно:

– Никит, ты жениться собираешься?

– Нет, мам, нет, – успокоил он её. – Пока точно не собираюсь. Это я так, на перспективу. А вообще, конечно, пошутил.

Она среагировал неожиданно, улыбнулась, заглянула в глаза.

– Познакомишь нас с ней?

Никита даже опешил слегка, потому и повторил:

– Я ж говорю, пошутил.

– Ну, про свадьбу, возможно, – кивнула мама. – Но девушка-то точно есть. Видно же. Вот и сейчас – говорим о ней, а у тебя глаза сияют. И улыбаешься.

Опять улыбается? Ну это как-то само собой получается, он даже не замечает. Он, кажется, вообще ничего не замечает, стоит только подумать о ней.

Лиза даже не сразу поняла, что произошло и почему – мозг отказывался воспринимать, работали только инстинкты, эмоции, пославшие сигнал закричать. Неважно, что, главное закричать. И сначала изо рта вырвалось просто бессмысленное «А-а-а!», но тут же огромная сильная ладонь накрыла лицо, пальцы вдавились в щёки, и Лиза едва не захлебнулась собственным криком, и сердце ухнуло куда-то вниз, и спина покрылась холодным потом.