Александр Блок - Владимир Новиков

Финальные строки — уютная лирическая утопия, последняя попытка сконструировать идиллию втроем:

(«Милый брат! Завечерело…»)

Поэтически это так убедительно, что приводит адресата в восторг: «За что мне такое счастье, что у меня есть такой брат и такая сестра?»

Могла ли эта высокая и по-своему истинная (то есть не надуманная, не фальшивая) мечта-идиллия воплотиться в реальность?

Нет ответа на этот вопрос.

А для Блока еще одна жизнь кончилась. И черту под ней он подводит «Балаганчиком».

В сторону театра влекут и путь слова, и путь жизни.

Монологически Блок уже высказал себя с достаточной полнотой, прошел полный круг. В его мир еще Шахматовеким летом 1905 года ворвалась стихия диалога. «У моря», «Поэт» — это разговоры папы и дочки о прибытии голубого корабля, о глупом, вечно плачущем поэте, к которому никогда не придет Прекрасная Дама. Вызывающе просто, с глубоким ироническим подтекстом. Тогда же написано стихотворение «Балаганчик» — динамичная сценка на двадцать восемь строк. Почти шутка, а между тем — модель тотального театра, где нет границы между сценой и залом, где девочка и мальчик активно обсуждают действо, а паяц, перегнувшись через рампу, кричит: «Помогите, истекаю я клюквенным соком!»

Ирония. Сильнейшее средство для преодоления реальной боли. А театр по природе своей ироничен: вместо крови — клюквенный сок.

Написано — и забыто. Напомнил Георгий Чулков, предложивший переделать стихотворение в драматическую сцену. И крепко впился. Затеял издавать альманах «Факелы», задумал новый театр под таким же названием — вместе с его давним другом Мейерхольдом. Требуется арлекинада — так надо Блока поторопить.

Третьего января уже вполне прицельный разговор о пьесе заходит в «Башне» у Вячеслава Иванова. Блок слегка тяготится оказанным на него нажимом и признается тем же вечером в письме Белому: «Чувствую уже, как хотят выскоблить что-то из меня операционным ножичком». На фоне «высоко культурного» Иванова и «высоко предприимчивых» Чулкова с Мейерхольдом Блоку неожиданно симпатичен оказывается впервые увиденный им Максим Горький – «простой, кроткий, честный и грустный». Его амбициозная подруга – мхатовская актриса Мария Федоровна Андреева, впрочем, аттестуется словом «гадость», и сам Горький, как Блоку кажется, «захвачен какими-то руками». Точное определение, даже пророческое.

Бывает такое: замысел приходит извне, как некий «заказ», а потом бурно прорастает внутри, в душевной глубине. Чтобы не спугнуть вдохновение, автор даже перед собой немножко играет, притворяется профессионалом, «исполнителем», хотя на деле он совершенно свободен и бескорыстен.

«Балаганчик» пишется стремительно, вдохновенно. Блок полной мере учитывает совет Чулкова не строить «настоящую» пьесу с развернутым действием. В итоге получается вещь ни на что не похожая. Ни о чем — и обо всем сразу.

С одной стороны – пародия. На самого себя прежнего Трое мистиков ждут «деву из дальней страны». «Уж близко при­бытие», — возвещает один из них, и тут невозможно не вспомнить блоковский цикл стихов «Ее прибытие».

Пьеро в белом балахоне говорит почти серьезным голосом поэта:

Явная перекличка с одним из задушевных стихотворений совсем недавнего времени: «И мелькала за парою пара…» («В кабаках, переулках, извивах…»).

И в пародийной маске поэт остается виртуозом. Стих «Балаганчика» артистичен — порой даже чересчур. В чрезмерной легкости, обкатанности и таится самоирония:

Примерно так совсем недавно писал сам Блок. А теперь он отдает этот стиль Арлекину, уводящему Коломбину от Пьеро.

С самого начала появляется комическая фигура Автора, который, нарушая театральную условность, вторгается в действие с прозаическими комментариями, споря с ходом спектакля, якобы искажающего его «реальнейшую пьесу». Не исключено, что Блоку припомнился финал комедии Козьмы Пруткова «Фантазия», где один из персонажей подходит к рампе и, обращаясь к публике, бранит представление, в котором только что участвовал. Ведь автор «Балаганчика» с юных лет был «почитателем Козьмы».

Как и Прутковский смех, смех Блока-драматурга всеобъемлющ, он обращен и на мистицизм, и на «реализм» одновременно. А главная дерзость – это выставление личной драмы автора в виде комического любовного треугольника Арлекин – Пьеро — Коломбина. «Саша заметил, к чему идет дело, все изобразив в “Балаганчике”», – скажет потом Любовь Дмитриевна (согласно дневниковой записи Е. П. Иванова от 11 марта 1906 года). Да, изобразил, причем при всем комическом схематизме кое-что угадано с предметной точностью:

Мы вспомним эти строки, когда речь пойдет о событиях конца февраля 1906 года.

Но это еще не все. Перед зрителем «Балаганчика» проходят три пары влюбленных. Три диалога, три типа отношений.

Сначала — идиллическая пара («он в голубом, она в розовом»), которую на миг тревожит «кто-то темный», что стоит у колонны (Белый переименован таким образом? А может быть, наоборот: «Белый» как раз «в голубом», а «темный» – это Блок, своим трагическим присутствием мешающий банальной любовной идиллии?). Затем – пара демоническая, беседующая в надрывно-инфернальном духе: он в черном плаще и в красной маске (скоро эту роль попробует разыграть в жизни сам Блок), она — в черной маске и красном плаще.

Наконец третья пара – средневековый рыцарь в картонном шлеме с деревянным мечом и его дама, которая, подобно эху, повторяет последнее слово каждой его реплики (эта роль в театре жизни достанется актрисе, о которой речь еще впереди):

«Он

О, как пленительны ваши речи! Разгадчица души моей! Как много ваши слова говорят моему сердцу!

Она

Сердцу».

Беспощадная пародия на любовную лирику. Убийственная карикатура на любовь как таковую. Не занимается ли всякий влюбленный (поэт в том числе) самообманом, принимая простое эхо за глубокое ответное чувство?