Поправка-22 - Джозеф Хеллер

Глядя на своих перепуганных врагов во время Достославной осады Болоньи, которая длилась почти бесконечно и вымотала им все нервы, капитан Гнус грустно вспоминал добрые старые дни грандиозной битвы за клятву верности, когда он был самым влиятельным человеком в эскадрилье и даже такие важные шишки, как Мило Миндербиндер, доктор Дейника или капитан Птичкард с капитаном Краббсом, трепетали при его приближении и пресмыкались перед ним, забывая о своей важности. Ну а для подтверждения рассказов про свое былое могущество новичкам у него сохранилось благодарственное письмо полковника Кошкарта.

Фактически Болонью превратил в страшный жупел не капитан Гнус, а сержант Найт, который молча спрыгнул с грузовика и отправился за вторым бронежилетом, как только узнал, куда их посылают, что послужило толчком к массовому повторному нашествию в парашютную палатку и лихорадочной панике из-за возможной нехватки запасных бронежилетов.

— Эй, что тут происходит? — с беспокойством спросил Кроха Сэмпсон. — Неужто над Болоньей так скверно?

Нетли, оцепенело сидя на полу кузова, ничего ему не ответил и безмолвно закрыл обеими ладонями свое печальное юное лицо.

Сержант Найт и серия мучительных отсрочек — вот из-за чего все вышло, потому что, когда экипажи уже рассаживались утром по самолетам, из штаба примчался джип с известием о дожде над Болоньей и, соответственно, первой отсрочке. К их возвращению в эскадрилью на Пьяносе тоже начался дождь, и они провели этот день, тупо рассматривая линию фронта на карте в разведпалатке с унылой мыслью о невозможности спасения. Эта навязчивая мысль безусловно подтверждалась извилистой алой ленточкой, пересекавшей на карте Италию, — сухопутные войска союзников застряли в сорока двух неодолимых милях к югу от Болоньи, и не было ни малейшей надежды, что они овладеют городом, пока не кончится дождь. Подчиненные полковника Кошкарта были обречены на бомбардировку Болоньи. Ничто не могло их спасти.

Ничто, кроме бесконечного дождя, который, как они знали, неминуемо кончится. Кончившись на Пьяносе, он начинался в Болонье. Кончившись в Болонье, опять начинался на Пьяносе. А когда он кончался одновременно и тут и там, возникали другие, совершенно необъяснимые помехи, вроде повальной диареи или таинственно переместившейся линии фронта. Четырежды за первые шесть дней снаряжались они в полет и проходили инструктаж, а потом полет отменялся. Однажды они даже взлетели и, построившись, взяли курс на Болонью, но сразу же получили приказ вернуться. Чем дольше длился дождь, тем отчаянней они мучились. Чем отчаянней они мучились, тем исступленней молили судьбу, чтобы дождь продолжался. Ночью их взгляды были прикованы к небу, и звезды внушали им суеверный ужас. Днем они бесконечно рассматривали недвижимую линию фронта и тоскливо слушали, как шуршит от ветра прикрепленная к деревянной рамке огромная карта; а потом опять начинался дождь, и карту уносили в разведпалатку. Линию фронта отмечала узкая атласная ленточка ярко-алого цвета, которая извилисто пересекала Италию, указывая расположение передовых частей союзных войск.

Наутро после рукопашного боя Обжоры Джо с кошкой Хьюпла дождь прекратился и на Пьяносе, и в Болонье. Взлетная полоса начала подсыхать. Окончательно высохнуть она могла разве что за сутки, но небо безнадежно расчистилось. Их тревожное раздражение переродилось в ненависть. Сначала они возненавидели сухопутные войска, потому что те не сумели взять Болонью. Потом их ненависть перекинулась на алую полоску линии фронта. Они опасливо рассматривали ее, проникаясь к ней безысходной враждой, потому что она не желала двигаться вверх. Когда пала ночная тьма, они стали собираться у карты с фонарями, продолжая свое безумное дневное бдение и тоскливо изнывая в ненавистных молитвах к линии фронта, словно их угрюмый молебен мог передвинуть ее на север.

— Просто не верится! — обращаясь к Йоссариану, воскликнул Клевинджер, и его голос задрожал от удивленного негодования. — Они же вернулись к первобытным суевериям! Перестали различать причины и следствия. Им теперь остается только стучать по дереву и скрещивать на счастье пальцы. Они считают, что если кто-нибудь из них подкрадется в полночь на цыпочках к карте и передвинет линию фронта за Болонью, то завтрашний полет обязательно отменят. Можешь ты себе это представить? Похоже, что только ты да я не поддались у нас суеверной мистике.

В полночь Йоссариан бесшумно встал с койки, постучал по дереву, скрестил пальцы и, подкравшись на цыпочках к карте, передвинул линию фронта за Болонью.

Поутру капрал Колодный проник на цыпочках в палатку капитана Гнуса, просунул руку под противомоскитную сетку, нащупал костлявое плечо своего начальника и легонько его потеребил.

— Зачем ты меня будишь? — злобно захныкал капитан Гнус, открывая глаза.

— Болонья взята, сэр, — сказал капрал Колодный. — Я решил, что вам следует об этом узнать. Полет отменяется?

Капитан Гнус сел на койке и принялся методично скрести ногтями тощие ляжки. Потом оделся и, щурясь, вылез из палатки — хмурый, злой и небритый. С ясного неба светило солнце. Капитан Гнус посмотрел на карту. Да, сомневаться не приходилось, Болонью взяли. Когда он пришел в разведпалатку, капрал Колодный уже вынимал из штурманских планшетов карты Болоньи. Капитан Гнус сел, смачно зевнул и, задрав ноги на стол, позвонил подполковнику Корну.

— Зачем вы меня будите? — злобно захныкал подполковник Корн.

— Сегодня ночью Болонья взята, сэр, — сказал капитан Гнус. — Полет отменяется?

— О чем вы говорите, Гнус? — рыкнул подполковник Корн. — С какой стати мы будем отменять полет?

— Так Болонью-то взяли, сэр. Разве полет не отменят?

— Разумеется, отменят. Что ж мы, по-вашему, своих будем бомбить?

— Зачем ты меня будишь? — злобно захныкал полковник Кошкарт, поднятый с постели подполковником Корном.

— Болонью взяли, — сказал ему подполковник Корн. — Я решил, что тебе следует об этом узнать.

— Кто взял Болонью?

— Мы.

Полковник Кошкарт очень обрадовался, потому что смог отменить бомбардировку Болоньи без ущерба для своей репутации, которую замечательно укрепило его мужественное решение добровольно послать своих людей на это опасное задание. Генерал Дридл тоже был доволен, хотя и разозлился на полковника Мудиса, разбудившего его, чтобы сообщить ему эту новость. В штабе армии тоже были удовлетворены и решили наградить медалью того офицера, который провел операцию по захвату Болоньи, а когда не сумели его отыскать, дали медаль генералу Долбингу, сообразившему заявить на нее права.

Получив медаль, генерал Долбинг стал добиваться расширения своих полномочий. По его мнению, все войсковые авиачасти должны были подчиняться спецуправлению, которое он возглавлял. Если удары с неба по врагу не считать специальной службой, часто размышлял он вслух с привычно благожелательной улыбкой несколько утомленного постоянным благоразумием человека, то ему совершенно непонятно, чем же их тогда считать. К своему искреннему сожалению, он не мог принять на себя командование каким-нибудь боевым соединением под начальством генерала Дридла.