Продажная тварь - Пол Бейти

Кроме этого, процветающий Диккенс-невидимка мог образовать союз с австрийским Дёллерсхаймом и Затерянным Городом Белой Мужской Привилегии. Дёллерсхайм, давно заброшенная деревня в Нижней Австрии, расположенная на расстоянии пушечного выстрела от чешской границы, была родиной деда Гитлера по линии матери. Легенды гласят, будто фюрер, желая скрыть свою историю болезни (одно яичко, пластика на носу, диагностированный сифилис, страшные детские фото), свою настоящую фамилию (Шикльгрубер-Буш) и свое еврейское происхождение, повел ударные войска на Дёллерсхай, и они отбомбили город до состояния аншлюса в Первый рейх. Такую тактику вымарывания фактов из истории вполне можно назвать эффективной, ибо и поныне про Гитлера никто не знает ничего конкретного, кроме того, что он был квинтэссенцией мудака, лишенного чувства юмора, к тому же неудавшимся художником, хотя то же самое можно сказать и почти о каждом.

Итак, между многими городами-призраками началась подковерная борьба за право стать городом-побратимом Диккенса. Заманчивое предложение поступило от процветающего, а ныне заброшенного квартала Вароша[123] в городе Фамагуста на Кипре, из которого все греки были эвакуированы турками и с тех пор там никто не жил и ничего не было построено. Мы также получили потрясающую заявку от Бокор Хилл Стейшн[124], необитаемого французского курорта: руины его колониальных зданий в стиле рококо так и гниют в камбоджийских джунглях. После впечатляющей «презентации» в лидеры выбился Кракатау на востоке Явы. На общество городов-побратимов давили такие разрушенные во время войны и эвакуированные города, как Орадур-сюр-Вайрес[125] во Франции и Пауа[126] и Гороумо[127] в Центральноафриканской Республике. Но в итоге мы не смогли не внять страстным призывам Затерянного Города Белой Мужской Привилегии, чье существование многими отвергается (в основном — самими белыми доминантными самцами). Некоторые категорически заявляют, что местная специфика была разрушена хип-хопом и прозой Роберто Боланьо[128]. Что популярность роллов с тунцом и президент-афроамериканец стали для белого доминантного самца тем же, чем зараженные оспой одеяла для существования американских индейцев. Поборники свободной воли и свободного рынка уверяют, что город сам виноват в своей гибели: поток противоречивых религиозных и светских посылов из верхних слоев общества окончательно сбил с толку впечатлительного белого мужчину и довел его до такой тяжелой социальной и психической тревожности, что тот перестал трахаться. Перестал голосовать. Перестал читать. И, что самое главное, перестал считать себя венцом всего и концом всего или, по крайней мере, узнал достаточно, чтобы не высказывать это публично. Во всяком случае, стало невозможно ходить по улицам Затерянного города и тешить эго мифологическими трюизмами вроде «Мы построили эту страну!», при том что смуглые люди вокруг постояннно стучали молотками, что-то строили, готовили первоклассные французские блюда и чинили твои машины. Не покричишь «Люби Америку или уматывай!», когда в глубине души хочешь жить в Торонто. В городе, который, как ты объяснял другим, «по-настоящему космополитический», имея в виду, что он не очень-то и космополитический. Ты уже не мог называть кого-то ниггером, вслух или про себя, если твои собственные дети с бело-лилейной кожей обозвали тебя ниггером за то, что ты не дал им ключи от машины. Когда окружающие «ниггеры» стали делать то, чего не бывало прежде, вроде участия в соревнованиях по плаванию на Олимпиаде или ландшафтного дизайна. М-да, если дело пойдет так дальше, в один прекрасный день ниггер, не дай бог, снимет хорошее кино. Но не волнуйся, о Затерянный Город Белой Мужской Привилегии, настоящий или выдуманный: мы с Хомини были за тебя, готовые породнить тебя с Диккенсом, последним Оплотом Черных.

«Кругом сплошные мексиканцы», — тихонько пробормотала Карисма Молина, прикрыв рот ладошкой с идеальным французским маникюром. Я уже не первый раз слышал на публике такие расистские высказывания. С тех пор как по Камино Реал[129] начали блуждать коренные американцы в мокасинах (в поисках источника этого чертова колокольного звона по воскресным утрам, распугивая толсторогих баранов и мешая мескалиновым путешествиям духа), калифорнийцы ругали мексиканцев. Индейцы же искали мира и покоя и в итоге пришли к Иисусу, подневольному труду, кнуту и календарному методу. Работая в пшеничных полях и сидя на дальних церковных скамьях, они тихонько шептали друг другу, когда никто их не видел: «Сплошные мексиканцы».

У белых, которым прежде нечего было сказать черным, кроме как «У нас нет вакансий», «Ты кое-что упустил» или «Подбери мяч», наконец-то появилась тема для разговора. Жаркими летними днями в долине Сан-Фернандо, когда мы тащим к их машинам пакеты с продуктами или забиваем счетами их почтовые ящики, они оборачиваются к нам и говорят: «Кругом сплошные мексиканцы». Молчаливый консенсус между раздраженными незнакомцами: виноваты не жара или влажность, вина лежит на наших смуглых младших братьях, проживающих южнее нас или севернее, под боком, а также в Гроуве, и во всей остальной Калифорнии.

Для черных, исторически самых легальных рабочих в истории, формулировка «кругом сплошные мексиканцы» служит оправданием для участия в расистских митингах против рабочих-нелегалов, которые пытаются добиться улучшения условий жизни. «Сплошные мексиканцы» — это устное оправдание косности, в которой мы погрязли. Мы же любим мечтать о переезде за чаем и листать каталоги недвижимости, подумывая об улучшении жилищных условий.

— Как тебе Глендейл, бэби?

— Сплошные мексиканцы.

— Может, тогда Дауни?

— Сплошные мексиканцы.