Вид на жительство в раю - Наталья Андреева

— Можно к тебе, Вася?

— Заходи, Владимир Иосифович.

Семенов закрыл дело и отложил его в сторону. Опять этот Пенкин! И опять удивил. Собакин сел на стул и тяжело вздохнул:

— В карьере каждого следователя случаются такие вещи.

— Не понял. Какие вещи, Владимир Иосифович?

— Если бы я вчера вечером поехал в следственный изолятор, сегодня бы этого не случилось.

— Не случилось чего?

— Помнишь, я говорил тебе о деле супругов Конановых? О том, что я задержал киллера? И что это было убийство из мести, а вовсе не заказное? Имитация.

— Ну. Помню.

— Так вот. Он сегодня ночью повесился в камере. Илья Кошкин. Который пытался подделаться под профессионального убийцу.

— А причина?

— По предварительному заключению судмедэксперта, подвергся насилию сокамерников. На теле синяки, ссадины, ну и так далее. Не выдержав надругательства над собой, он и… В общем, понятно.

— Киллер? Насилию? — откровенно удивился Семенов. — Что-то я такого не припомню!

— Да какой он киллер! — в сердцах сказал Собакин. — Лох! Ты бы его видел!

— Постой-ка… Фу ты! Заработался! — Семенов хлопнул себя по лбу. — Мне ж доложили о происшествии! Из СИЗО сообщили. В камере, где сидит Пенкин, ЧП. Мужик повесился. Идет разбирательство. Пенкин в карцер загремел.

— Он что, участник? Инициатор группового изнасилования?

— Выступал много. Выяснялки же идут. А этот Пенкин как бойцовский петух. Никакого сладу с ним нет.

— Дурак я, дурак, — сокрушался Собакин. — Ну зачем я попросил перевести Кошкина в другую камеру?

— А зачем, Иосифович?

— Как говорится, ты мне, я тебе. Кошкину было некомфортно там, где он раньше обитал, я его и перевел.

— Значит, его изнасиловали, и он повесился, -задумчиво сказал Семенов. — Что ж, все вроде бы в норме. А?

— Да. В норме. Разорвал на полосы ткань, скрутил петлю. И на решетке… Ночью…

— Ну, не переживай так, Иосифович.

— Почему я к нему вчера не пошел?!

— Вчера ты был занят. Рабочий день не резиновый, не растянешь. Зато дело теперь закрыто.

— Да. Выходит, что так. За кончиной Кошкина. Он убил, в этом нет никаких сомнений. Факт не отрицал. Мотив… Мотив тоже налицо. В том, что это никакое не заказное убийство, я убежден. И доказал это. С юристом тоже все понятно. Сбежала, как только узнала о покушении на шефа. Со счета в банке сняла все до копейки. На последнем допросе Кошкин был подавлен, говорил о том, что жизнь ему не мила. Это зафиксировано в протоколе. Проблемы с женой. Та его бросила, и Кошкин переживал. Очень уж любил ее. А тут еще и это: групповое изнасилование. В его самоубийстве нет никаких сомнений. Что ж, в деле Конановых с чистой совестью можно поставить точку.

— Ну вот видишь! Нет худа без добра!

— Как-то вовремя все случилось, Вася. Черт его знает! Интуиция мне подсказывает, что очень уж вовремя. И все довольны. Конкуренты получили фирму Конанова, мы получили убийцу, тот в тюрьме повесился — и дело в шляпе! К полному удовлетворению обеих сторон. Редкое везение. Все как по нотам.

— А что тебя смущает?

— Автор сего шедевра. Это ж Моцарт!

— Ну перестань. Ты честно отработал все версии.

— Да. Совесть моя чиста.

— Ну и успокойся. Что у тебя, работы мало?

— Работы много, — сердито сказал Собакин. -Видишь ли, в чем дело, Вася. Когда тебя, опытнейшего следователя, разводят, как мальчишку… У меня тоже есть самолюбие.

— Но нет доказательств, что тебя развели. Начальству доложил?

— Нет еще. Наверху, конечно, обрадуются. Все закончилось к взаимному удовлетворению сторон, я же сказал. Ох, кто-то здорово на этом сыграл! На том, что высокое начальство волнуют показатели. Но… Против фактов, как говорится, не попрешь. У меня нет ни малейшей зацепки. Все чисто. Пасьянс, как говорится, сошелся.

Об увлечении Собакина пасьянсами знали все. Он мог часами терпеливо перекладывать карты, собирая по мастям, и в это время раздумывать над очередным уголовным делом. Раз уж такой въедливый человек, как Собакин, говорит, что пасьянс сошелся, значит…

— Вот и отлично! Радуйся, Владимир Иосифович! Надо бы это дело обмыть, — решительно сказал Семенов. — И… забыть.

— Согласен. В пивную пойдем? — Собакин тоже знал о пристрастии Василия к пиву.

— Можно. Я тут новое местечко открыл. Где разливное пиво просто душу греет. Вобла, раки. Давай после работы, а?

— Хорошо. — Собакин поднялся. — Пойду с докладом к прокурору. Главное, чтобы в моем голосе был оптимизм.

— И не вздумай говорить о своих сомнениях.

— Не учи меня жить, Василий. Все-таки я тебя старше. У меня опыта больше, — грустно пошутил следователь по особо важным делам и вышел из кабинета…

…Семенов вновь видел перед собой Пенкина и чувствовал невольное напряжение. Хотя тот сидел, расслабившись, вальяжно закинув ногу на ногу, в серых глазах — пустота. Замечания ему Семенов не делал. Возможно, это провокация. У Пенкина своя игра, не надо идти у него на поводу.

— Курить не начали, Пенкин? — вскользь поинтересовался Семенов.

— Начальник, я ж только бросил. Извиняюсь, Василий Иванович.

— Я слышал, ты и находясь в карцере, делаешь гимнастику. Усиленно тренируешься. Зачем?

— Чтоб боялись, — охотно пояснил Пенкин. -Слухи-то идут. Стены, они только для людей глухие. А слову не преграда.

— Да ты философ, Пенкин. Что можешь сказать по поводу инцидента?

— Какого инцидента? — вытаращил глаза тот.

— Один из твоих сокамерников на днях повесился.

— Ах, это! — протянул Пенкин. — Я бы на его месте тоже это… того.

— Почему?

— Ну ты даешь, Василий Иванович! А то законов не знаешь! Кому ж в опущенных охота ходить! Раз уж случилось — не отмоешься.

— Странно все это. Законы я знаю. К убийцам сокамерники относятся с уважением. Статья-то серьезная, Пенкин. Не то что у тебя.

— Вел он себя неправильно.

— Как именно?

— Не мне вам объяснять. Раз законы знаете. -Пенкин прищурился.

— Ты в этом участвовал?

— Да ты что, начальник?! — Глаза у Анатолия невинные, как у младенца. Семенов знал, что ни один из сидевших в одной камере с повесившимся Кошкиным не признался в том, что участвовал в изнасиловании. Круговая порука.

— Ладно. Будем считать, что я тебе поверил. Пойдем дальше. Я вот подумываю устроить тебе очную ставку, Анатолий.